– Дорогая, ты, наверно, не так поняла. Папа предпочитает любить мальчиков.
– Нет. Он сказал, что любимых не выбирают. Иногда любят мальчика, иногда девочку. Каролина – девочка.
Уложив Леони спать, она заперлась в ванной и уселась на плиточный пол, прислонившись к сидячей ванне и положив телефон на зеленый банный коврик. Отсюда были видны черные полосы в углах между стеной и полом, какие-то грибы, разросшиеся на белой замазке, волосы, висевшие под раковиной, ее запылившиеся весы и сваленная в углу куча шмоток на стирку. Она взяла телефон и уставилась в экран. Надо позвонить Оливье, выяснить, что это за история, но в свете их последних разговоров не очень понятно, как это сделать. С недавнего времени в его отношении к ней появилась какая-то пассивная агрессия, и она чувствовала, что дело не только в их обычных разногласиях по вопросам воспитания. Он как будто злился на нее лично, имел к ней какие-то претензии, но ограничивался недомолвками. От этого ощущения недосказанности и подспудной угрозы ей становилось не по себе. Поэтому она и сама не могла разговаривать с ним нормально. Но на этот раз она в своем праве. Если они с Жюльеном разошлись, он должен был ее предупредить заранее, чтобы Леони не застала ее врасплох. А что до этой (уже) поблядушки Каролины, то, наверно, Леони чего-то недопоняла. Кому, как не ей, знать, что Оливье не способен переспать с женщиной.
– Алло?
– Привет, добрый вечер, не помешала?
Зачем она так перестраховывается?
– Нет. Леони в порядке?
– Да, конечно. Но она мне только что сказала странную вещь.
– А, рассказала про перемены в моей личной жизни.
– Э-э… Ну да. Назовем это так. То есть вы с Жюльеном разошлись?
Она начала нервно вытягивать нитку, торчавшую из банного коврика.
– Именно.
– А ты не мог мне пораньше сказать, нет?
– Вообще-то мы это довольно быстро решили. Знаешь, хотя нет, ты не знаешь, такие вещи не всегда можно предвидеть и планировать.
– Ты вот этим что хочешь сказать?
– Ничего. То есть ты звонишь за подтверждением?
– Прости, но это все-таки огромная перемена в жизни нашей дочери. Она всегда имела дело с Жюльеном.
– Знаю. У нас с ней был долгий разговор, и если будет нужно, я поговорю еще и еще. Но она уже достаточно большая, и для нее это не стало потрясением.
– Это тебе так кажется.
– Вот скажи честно, Марианна, тебе кажется, что у нее травма? Нет. И потом, она узнает, что жизнь – она такая, состоит из перемен.
– Ок. И Каролина – это тоже нехилая перемена…
– Да.
Она оторвала нитку. Он явно выигрывал.
– И что, это все?! Блин, ты педик или где?!
– Привет, гестапо, как поживаете? В общем, я не собираюсь сейчас читать тебе лекцию про сексуальную ориентацию, просто знай, что она задана не раз и навсегда. И так случилось, что я встретил женщину. А до нее был с мужчиной. Вот. И точка!
Он ставил точку. Это раздражало еще больше.
– Но… Да ешкин крот, как ты так можешь! Ты всегда твердил, что ты пидор, сам же говорил! Ты совсем недавно срывался на училку, бил себя в грудь и заявлял, что ты педераст с рождения. Только не говори, что все поменялось за пару недель. Это ни в какие ворота не лезет.
– Тогда уже поменялось. Но эта дура меня бесила. И мои слова были заявлением активиста.
Она намотала нитку на левый указательный палец, точно на складки у фаланги. Получилось что-то вроде мини-сосиски, разбухающей в духовке.
– Вау… А Леони что теперь говорить, если ей всю жизнь объясняли, что папа любит мальчиков?
– Я с ней уже поговорил. И она прекрасно все поняла.
– Но ты не отдаешь себе отчета, насколько это может вывести ее из равновесия.
– Погоди, ты сейчас мне хочешь сказать, что иметь отца, состоящего в гетеросексуальной связи, – это неадекватно?
– Для нее – да.
– Ок, все ясно. На самом деле, Марианна, и ты это знаешь, проблема в другом: тебе невыносима мысль, что в ее жизни может быть какая-то женщина, кроме тебя.
Это было правдой. Если она решила завести ребенка с лучшим другом-геем, то отнюдь не затем, чтобы Леони в итоге оказалась с мачехой. Но честностью от Оливье ничего не добьешься. Нельзя уступать ему ни пяди.
– Неправда. На мои настроения глубоко плевать. Важно только то, что семейные условия Леони перевернулись с ног на голову.
– Ай-яй-яй, какой ужас! Значит, она узнает, что жизнь – не застывший кокон, в котором сидят взаперти, и не живут, и ни с кем не вступают в отношения.
– Мне начинают надоедать твои намеки. Если хочешь мне что-то сказать, давай уже разродись.
– Ты правда хочешь, чтобы я разродился? И готова это выслушать? У тебя нет своей жизни. Ты не живешь. Ты соорудила себе совершенно железобетонную жизнь и хочешь быть уверена, что с тобой больше никогда ничего не случится. Знаю, история с Готье принесла тебе много боли. Сначала я себе говорил, что это нормально, что ты так реагируешь, что ты закрылась в броне, но сейчас уже столько лет прошло и это уже стремно. Тебе же не семьдесят лет, Марианна. К тому же даже семидесятилетние бабки знают, что еще живы. Ты меня попрекаешь тем, что я баламучу Леони, а ты не думаешь, что ты со своей душной атмосферой, запертая на все замки, для нее смертельна? Ты не думаешь, что сидеть с ней вдвоем, отвергая мужчин, любовные истории, жизнь, – это нездорово? А я учу ее не бояться других людей, не бояться перемен.
Марианну пригвоздило к полу. Она не могла ничего ответить. Она бы на веки вечные превратилась в статую, если бы не почувствовала, что горло у нее сжимается.
– Я… Тогда… – Она изо всех сил старалась, чтобы голос ее не выдал. – Значит, вот что ты обо мне думаешь? Так я в твоих глазах выгляжу?
– Только реветь не начинай.
Поль сказал ей то же самое. Да что с ними всеми такое? Они ведут себя с ней как последние свиньи, и притом отказывают ей в законном праве на эмоции?
– Знаю, я грубовато выразился, но да, я так думаю. И говорю тебе это не только для блага Леони, но и для твоего собственного.
– Я не понимаю… – Теперь она уже плакала в голос. – Что я такого сделала, что ты так обо мне думаешь?
– Ничего. Именно что ничего. Марианна, ты уже сколько лет живешь одна?
– Но имею же я право выбрать одиночество!
– Это нездорово.
– И потом, я сплю с мужиками!
– Но похоже, только из гигиенических соображений. Не будешь же ты говорить, что в твоем возрасте и при твоей внешности восемь лет сидеть в одиночестве – это норма?!
– Тут нет никакой нормы. Это не значит, что это ненормально.
