И все же ей казалось, что он вовсе не хочет с ней разлучаться, хоть и собирается вот-вот уйти. И весь этот спектакль с одеванием в некоторой степени был устроен специально для нее – пусть она смотрит, как он одевается, как под одеждой постепенно исчезает его нагота. А может, ему просто все равно, думала она. И его необъяснимая медлительность – это лишь проявление его обычной самоуверенности и равнодушия? Может, ей все-таки следует тоже встать и уйти? Но ведь он так ничего и не сказал, и она осталась лежать в постели словно по некоему безмолвному приказу, а его взгляд все продолжал задумчиво блуждать по ее обнаженному телу, хотя он уже начал одеваться.
Он наверняка заметил то мокрое пятно на простыне, но сделал вид, что ничего не видит, – это было одним из проявлений его утонченного пренебрежения к подобным вещам. Например, к собственной одежде, которую он мог бросить на пол да так и оставить измятой кучей – ведь потом она неизменно к нему возвращалась, выстиранная, выглаженная и аккуратно повешенная на плечики в гардеробной. Подобные мелкие проблемы следовало незаметно улаживать тем, кому это вменялось в обязанность. И Джейн – в обычное время – была одной из них, бесчисленных представителей той невидимой волшебной армии слуг, которые вполне допускают подобное пренебрежительное отношение к себе. А что, если он и впрямь скажет, чтобы она перед уходом все тут привела в порядок? И тем самым подарит ей возможность дешевенькой мести, ибо она, разумеется, тут же напомнит ему, что она не его служанка?
Но нет. Она же прекрасно видела, как он на нее смотрит – и на нее, и на ту зловещую улику в виде пятна на простыне, и понимала, что у него и в мыслях не было устраивать ей столь унизительную и убогую сцену. Некое совершенно иное равнодушие заставляло его беспечно воспринимать такую мелочь, как мокрое пятно. Так пятно ли следовало удалить из его постели или, может, ее, Джейн, хотя она, разумеется, пятном в его жизни отнюдь не была? Да нет же, он, безусловно, хотел, чтобы она в его постели и оставалась, хотя в некой иной жизни – в некой комической истории для простолюдинов – она вполне могла бы сейчас уже скатываться по лестнице вниз, на ходу оправляя платье. Но сейчас его главным желанием было до самого своего ухода видеть ее в своей постели, обнаженную и, возможно – кто знает? – недвижимо заполняющую собой всю его спальню, чтобы там навсегда остался ее образ, чтобы он был выжжен в его памяти, точно клеймо, даже когда он встретится… с этой своей «прекрасной вазой».
И Джейн продолжала лежать, понимая, что делает самую правильную, самую прекрасную вещь в мире. Но понимала она и то, что, продолжая лежать вот так, утрачивает все аргументы, все способы как-то остановить его, заставить не уходить. А уходить он все-таки явно собирался. Но по какой-то причине – она представления не имела, по какой именно, – хотел, чтобы она, сверкая и ослепляя его своей наготой, лежала там и смотрела, как он деловито одевается, как вновь напяливает на себя ту жизнь, которая, собственно, и была его жизнью.
Но почему все-таки он так медлил?
Теперь его комната буквально залита теплым солнечным светом, совершенно не соответствующим марту. Минутная стрелка на его наручных часах, должно быть, подбиралась к часу или даже показывала начало второго. И темная тень от стержня на циферблате солнечных часов в саду Бичвуда, где Джейн могла бы сейчас сидеть с книжкой на коленях, неумолимо движется все дальше по кругу. Маленькие часы, стоявшие у Пола на туалетном столике, ей были не видны – часы с обеих сторон охраняли его братья, загораживая их от нее.
Был ли в ее жизни когда-либо еще такой день, как этот? Да и мог ли такой день когда-либо повториться?
Джейн прекрасно понимала, что ликвидировать пресловутое пятно на простыне придется Этель. А ведь сейчас, думала она, Этель еще преспокойно сидит в родительском доме, вдыхая роскошный аромат жаркого, хотя в такой теплый день к обеду вполне можно было бы подать просто кусок холодного окорока. И сидит она на том самом месте, куда ее усадила мать, которая не разрешает ей ни встать, ни хотя бы пальцем пошевелить, чтобы помочь родителям. У нее ведь сегодня выходной, не так ли? А значит, сегодня все должно быть не так, как всегда. «Поговори пока с папой, Этель». Если, конечно, папа у Этель имеется, если он все еще жив и даже не разведен с мамой. И ради этих нескольких часов воссоединения семьи в день праздника мать Этель готова в поте лица вкалывать на кухне, а потом вместе с мужем целую неделю питаться хлебом и остатками подливки на сковородке.
И все же Этель, когда вернется в Апли и вновь приступит к своим обязанностям – «показушники» к этому времени тоже, наверное, вернутся домой, усталые, но довольные и поездкой, и жаркой солнечной погодой, и потребуют определенного внимания, – будет вынуждена поспешно сменить простыни на постели мистера Пола (она бы, конечно, сделала это и раньше, но ее попросту не было дома) и пресловутое пятно, разумеется, сразу заметит. Впрочем, работа Этель как раз и заключалась в том, чтобы замечать подобные «погрешности» и немедленно их устранять, словно их никогда и не было.
Даже Этель, которая всего несколько часов назад, как королева, восседала за праздничным столом перед блюдом с ростбифом, сразу догадается, что это за пятно. Самое обычное дело для таких, как она, – натыкаться в господских спальнях на нечто подобное. Это случалось настолько часто, что слуги между собой называли такие пятна «неожиданностями» или, например, «картой Британских островов» – это уж в зависимости от изобретательности рассказчика. Впрочем, если бы среди слуг действительно состоялось некое нелепое «профессиональное» обсуждение этой темы, то они, скорее всего, использовали бы вполне официальный медицинский термин «ночные выделения» или «поллюции». Однако же этот термин отнюдь не покрывал всех обстоятельств появления подобных пятен, и, скажем, какая-нибудь молоденькая шестнадцатилетняя горничная, только-только поступившая на службу, наверняка осталась бы в некотором недоумении. У мальчиков – правда, не таких уж маленьких – поллюции, безусловно, случались, и если уж сами мальчики не могли более аккуратно и внимательно относиться к подобным проявлениям своего мужающего организма, то уж слуги-то должны были как можно быстрее уничтожить всякие следы этой невольной неаккуратности.
Все эти сведения Джейн тщательно собрала и обдумала еще до того, как приехала в Бичвуд, за время своей короткой «практики» в одном большом доме, где на лето требовалась дополнительная прислуга в связи с резким увеличением числа его обитателей. Там в итоге собралось целых пять горничных, и, господи, до чего же некоторые из них оказались болтливы!
Слуги в том доме, естественно, постоянно сталкивались с разнообразными «неожиданностями», созданными отнюдь не в одиночку и совсем не обязательно ночью. Строго говоря, «поллюциями» или «ночными выделениями» назвать их было нельзя (да и появлялись они практически в любое время суток), так что большинство горничных с помощью своих дедуктивных способностей легко определяли характер этих «неожиданностей» и делали соответствующие выводы о том, кто именно их автор (авторы). Но обсуждать это ни в коем случае было нельзя. Нельзя было даже показывать вид, что ты о чем-то догадалась. Хотя именно разгадывание подобных загадок и вносило определенный интерес в работу горничных. Сколько разнообразных пятен, сколько всевозможных «перестановок слагаемых»! На каждую вечеринку в эту летнюю резиденцию приглашали по две дюжины гостей. О господи!
