Первый вздох Востока на моем лице. Этого я никогда не забуду.
Она станет писательницей. Она будет писать книги. Она напишет девятнадцать романов. Ее даже отнесут к категории «современных писателей». Хотя как долго писатель остается «современным»? Это как слово «юность». И разве современность – это не то самое, к чему писательство так или иначе имеет самое непосредственное отношение? Она познает разные времена и множество разных перемен и напишет о них. Она проживет очень долго, почти до ста лет, и лишь немного не дотянет до этого срока, и в последние годы жизни, когда у нее в характере появится определенная доля коварства, а на прогулку ее будут вывозить в инвалидном кресле, она опять – «Джейн Фэйрчайлд в восемьдесят», «Джейн Фэйрчайлд в девяносто» – будет говорить о писателях прошлого так, словно когда-то в давние времена они и в самом деле были ее друзьями.
Сколько различных сцен! Вполне реальных и тех, что представляют собой художественный вымысел. А также тех, что неким образом являются и реальными, и вымышленными, потому что это всего лишь ее попытка изобразить в своих произведениях реальных людей такими, какими она их себе представляет. Таковы, например, ее попытки изобразить собственную мать. Или то, как все могло бы сложиться в реальной жизни, если бы она, эта жизнь, когда-то повернулась иначе. Джейн с Полом, например, могли бы тогда куда-нибудь уехать, и все могло бы неким волшебным образом устроиться, и они стояли бы рядом, тесно прижавшись друг к другу, у ограды загона, покрытой холодными капельками утренней росы, и смотрели, как солнце расстилает над долинами свои огромные, пылающие яростными красками ковры, и Фанданго, раздувая ноздри, исходя паром и с грохотом стуча копытами, подбежал бы к ним поближе. И она тогда смогла бы понять и навсегда запомнить, кому принадлежала четвертая нога Фанданго. Кому же? Ей. Четвертая нога Фанданго всегда принадлежала ей.
Она расскажет в своих книгах множество разных историй. И даже – в более поздние годы, став куда более беспечной, – начнет рассказывать о собственной жизни, но так, что никогда нельзя будет толком понять, правдивые это истории или от начала и до конца выдуманные. Но одной истории она никогда не расскажет. О некоторых вещах она будет молчать, проявляя столь же безупречную сдержанность, какую проявила тогда Этель (которая впоследствии превратилась в Эдит). Она будет молчать так же, как, по ее предположениям, и Джозеф Конрад – при всем его гениальном мастерстве рассказчика – молчал насчет некоторых вещей, лежа с нею рядом, точно некая чудесная пустая оболочка, оставшаяся от человека.
Рассказывать истории, рассказывать сказки. Это как бы всегда подразумевает вашу попытку всучить слушателям некий вымысел, ложь. Но для Джейн всегда первоочередной задачей будет – задеть за живое, проникнуть в самое нутро, показать, в чем суть дела. А это, собственно, и есть умение говорить правду. Для Дональда это также было первоочередной задачей, хотя он, конечно, решал ее по-своему. Бедный Дональд, отнятый у нее сорок, нет, пятьдесят лет назад!
Довольно с нее этих бесконечных интервью с их трескучими фразами и софистикой. Так в чем же все-таки заключается это пресловутое умение говорить правду? Интервьюерам вечно хочется, чтобы им разжевали каждое слово, объяснили даже сами объяснения! Да их любой стоящий писатель сумеет увлечь за собой и, поддразнивая, поведет все дальше и дальше по знакомой садовой дорожке. Разве ж это не очевидно, черт побери? Умение говорить правду означает, что нужно быть правдивым не в мелочах, а в самой жизненной сути. А значит, нужно попытаться поймать – хотя это никогда никому не удается – само ощущение того, что ты жив. Умение говорить правду связано с необходимостью найти некий свой, особый, язык. А еще с тем, чтобы научиться смотреть в глаза тому факту, что лишь одна вещь на свете способна вытекать из другой, и есть очень много таких вещей – о, их гораздо больше, чем нам представляется! – которые никогда и никем объяснены быть не могут.
Ox moentist vo, notiam et factuidem con te con inatu vit; hor adducibuntis patium hem usul vis, moritique coneme cons iam ori clut in hos sil vemque auci fir quodiem ut venti, essupio esimultus ilicavero publius etorum norum publibuntre abus, mandum firioc, viribus ex moruniu crem mene patodintia demus ret; ina, conscrei pat. consi pecienatiam sena, etem pernitabus, fue con sa rentebatiam se, vestin num cam que merfirmis condien derurs nostiae nos et vestat is eto eorter publicis hos, que faci compl. Dam que te firtes ret qua rei interis.
