– Я передам ваши слова товарищу Сталину.
– Обязательно передай. Там, в комнате, кто-то мой глиняный горшок разбил, я в нем молоко хранила. А еще миску расколотили… Так ты ему скажи, что я не сержусь, с кем не бывает. Мало ли чего! Пойду на базар, еще куплю, они нынче не такие дорогие.
– Сообщу непременно. Пойдемте в дом, – сказал Серов.
Прошли в комнату, по-армейски прибранную, чистую, уютную, на полу ни пятнышка. Иван Александрович подвел хозяйку к чулану с продуктами и сказал:
– Здесь крупы, мясо, колбасы, фрукты. Все эти продукты товарищ Сталин оставил вам… за причиненные неудобства и в благодарность за постой.
Хозяйка всплеснула руками:
– Мамочка моя, я такого добра сроду не видала. – С некоторым сомнением, очевидно услышав в словах Серова какой-то подвох, переспросила: – Так это все мне или как?
– Это все ваше до самой последней банки.
– Даже и не знаю, как и отблагодарить товарища Сталина, – расчувствовалась хозяйка. – У меня на огороде чеснок растет, самый лучший в деревне! За ним ко мне даже из соседнего села приезжают. Так я могу его надергать, вы ему передадите?
– Как-нибудь в следующий раз, – заверил Серов.
– А в следующий раз, когда у меня товарищ Сталин остановится, так я непременно этого чеснока ему в суп положу.
– Думаю, что товарищ Сталин останется доволен, – с прежней серьезностью продолжал комиссар второго ранга Серов. – Он любит острую кухню.
Попрощавшись с хозяйкой, Иван Александрович уехал на аэродром.
* * *
Ранним утром адмиралу Канарису доложили об уничтожении спецпоезда. По заверению командира летной эскадры, сбросившей бомбы, эшелон разлетелся на мелкие щепки. А то, что от него осталось, вспыхнуло мгновенно. Так что у Сталина и его сопровождения, находившегося в вагонах, не было ни малейшего шанса уцелеть.
Нужно было сообщить о случившемся Гитлеру, но Вильгельм Канарис медлил. Дважды он поднимал трубку с твердым намерением позвонить в рейхсканцелярию, но всякий раз что-то его удерживало – клал ее обратно. О произошедшем русские молчали, и это было странно.
Спешить с сообщением о смерти Сталина не следовало: не исключено, что в этот самый момент тот просто отлучился из поезда и наблюдал со стороны за его разрушениями. С минуты на минуту разведка должна будет или опровергнуть, или подтвердить гибель Сталина.
С момента бомбардировки как-то незаметно минуло еще два часа. Фронт русских, если верить заверениям командующих, тоже как-то незаметно притих. Не связано ли это затишье как-то со смертью Сталина?
Очень даже может быть…
В этом случае невероятным успехом следует наслаждаться в одиночестве. А затем пусть об этом грандиозном событии узнают и остальные. Достав из шкафа бутылку французского коньяка, адмирал Канарис налил в рюмку темно-коричневую благоухающую жидкость, пахнущую древесно-ванильными ароматами. Неожиданно дверь открылась, и в кабинет вошел Альфред Розенберг, рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий, с которым у адмирала сложились приятельские отношения.
– Не рановато ли для коньяка, Вильгельм? – спросил рейхсминистр.
– Имеется повод, – ответил адмирал Канарис.
– И какой же? – Альфред Розенберг устроился в кресле напротив.
Адмирал Канарис достал вторую рюмку и наполнил ее коньяком. Французы скверные вояки, но в винах они знают толк. Розенберг взял рюмку и вдохнул пряный аромат.
– Мне сообщили о том, что эскадра бомбардировщиков разбомбила спецпоезд, в котором ехал Сталин.
Рейхсминистр едва улыбнулся:
– У меня другие сведения.
– Какие же?
– Давайте включим радио.
Адмирал подошел к приемнику и повернул ручку. Комнату тотчас заполнил уверенный сильный мужской голос, четко выговаривающий каждое слово; говорил он на русском. Даже не зная слов, можно было понять, что диктор сообщал о чем-то значительном, о таком, отчего мурашки пробегали по коже.
– И что же он сказал? – спросил адмирал Канарис, когда голос смолк. – Кажется, вы знаете русский?
Рейхсминистр громко рассмеялся:
– Дорогой Фридрих, только не надо относить меня к русским шпионам. Наверняка где-то в ваших тайных архивах пылится мое дело и там сказано, что мой второй родной язык – русский! Вам ли не знать, что родился я в Ревеле, учился в Риге, а высшее образование получил в Московском высшем техническом училище…
Адмирал Канарис качнул головой:
– Я в курсе вашей биографии, образование вы получили по специальности инженер-строитель.
– Все так… А голос, что вы слышите, принадлежит диктору Юдке Берковичу Левитану, кстати, еврею… Фюрер как-то обмолвился, что первым, кого он вздернет на виселицу, когда возьмет Москву, будет именно Левитан.
Вильгельм Канарис хмыкнул:
– Судя по всему, кончина этого бедного еврея откладывается на неопределенное время. И все-таки, чего он там наговорил?
– А он сказал о том, что войска Шестьдесят девятой и соединения Седьмой гвардейской армии Степного фронта штурмом овладели Белгородом. И в этот же день после напряженных уличных боев был освобожден город Орел. И по приказу Верховного главнокомандующего Сталина в городе Москве в честь знаменательной победы советской армии будет произведен артиллерийский салют.
– Проклятье! – невольно выругался Канарис.
– Надеюсь, вы не позвонили в рейхсканцелярию, чтобы сообщить… так сказать, важную новость о кончине Сталина?
– Не успел, – глухо произнес адмирал.
– Хочу сказать вам по секрету, что фюрер в последнее время высказывается негативно о вашей работе. Собственно, я пришел затем, чтобы предупредить вас… Есть вещи, которые не следует говорить по телефону… даже главе разведывательного ведомства. Кстати, сам Левитан уроженец Белгородской области, а потому он особенно эмоционально говорил об освобождении Белгорода. – Выпив коньяк одним махом, рейхсминистр сказал: – А коньяк великолепный!
– Вы пьете коньяк как русский, – сумрачно заметил адмирал Канарис.
– Что поделаешь, я очень долго жил среди русских, так что некоторые их привычки достались и мне, а привычки – такая скверная штука, что передаются быстро, как заразная болезнь.
Попрощавшись, Розенберг вышел из кабинета, оставив Канариса в глубокой задумчивости.
* * *
Подняв со стола узкий вскрытый пакет с сургучовой печатью, Мишин сурово спросил Тимофея:
– Знаешь, что в этом пакете?
Старший лейтенант Романцев невольно напрягся: что же такого в нем может быть?
Разговор принимал драматический оборот. Никаких серьезных грехов он за собой не находил. А ведь каких-то несколько минут назад ему думалось, что его вызывают к начальнику военной контрразведки СМЕРШ лишь затем, чтобы проинструктировать перед очередным заданием.
