– Все будет сделано, как вы приказываете, монсеньор.
Как только он ушел, Ногарэ поднялся на ноги, сопровождаемый жалобным шелестом своего темного и давно вышедшего из моды костюма легиста, на который была наброшена накидка, ниспадающая почти до пола и украшенная лишь оторочкой из меха белки или выдры в зависимости от времени года. Королевский советник с презрением относился к нарядам, расшитым золотом и серебром, к штанам, украшенным лентами и бантами, – ко всему этому яркому оперению придворных пташек. Это же надо – напялить на себя бланшет
[42], на котором живого места нет от вышивки, плотно облегающий камзол, глубоко вырезанный сзади и спереди, светящегося зеленого
[43] цвета, который ясно говорил всем, что обладатель этой одежды принадлежит к тому же миру, что и они. А эта новая мода на короткие и невероятно облегающие одежки, создающие видимость невероятной худобы! Но мессир де Ногарэ придерживался того мнения, что разница между теми, кто обладал влиянием при дворе, и теми, кто хотел бы заполучить хотя бы малую толику его, была огромной. Сам он является абсолютной властью после короля; взгляд его лишенных ресниц глаз с полупрозрачными веками внушал всем страх. Никто, на ком хотя бы раз остановился этот взгляд, никогда не мог его забыть. Страх – непобедимое оружие для тех, кто умеет им владеть. Смерть Жанны Наваррской стала для Ногарэ настоящим благословением, драгоценной передышкой, так как, несмотря на показное дружелюбие, королева являла для него самую мрачную угрозу. Она уже не один месяц строила козни, чтобы вытеснить его с места привилегированного королевского советника и посадить на его место Ангеррана де Мариньи.
Мессир де Ногарэ был расчетливым, талантливым обманщиком и вдобавок обладал внушающей ужас проницательностью. Вряд ли кто-то решился бы дать ложные обещания человеку, обладающему такими качествами. Кроме страстной веры в Бога, в его сердце находилось место лишь королю, его господину. Впрочем, в глазах советника Филипп был не человеком, а скорее некой аллегорией Французского королевства. Гийом разделял цели и взгляды суверена, унаследованные им от Филиппа II Августа: создать мощное государство, объединив – если это необходимо, с помощью силы и принуждения – все баронства и графства, которые барахтались в болоте мелочных интриг, не заботясь ни о будущем королевства, ни о более серьезных опасностях, которые могли угрожать извне. Они были заняты лишь собственным обогащением, междоусобными войнами и прочими пустяками.
Также Ногарэ руководствовался двумя требованиями монарха: усмирить орден тамплиеров, чтобы объединить воинствующие ордены – настоящую свору, охраняющую Папу, – под знаменем своего сына Филиппа де Пуатье и добиться от Климента V посмертного процесса над Бонифацием VIII, бывшим Папой и заклятым врагом Филиппа, несмотря на то что он уже три года как умер. Ногарэ не сомневался, что своим близким избранием этот скользкий угорь Климент обязан лишь благоволению Филиппа и что он окажется глух к главным интересам государства. Ногарэ лавировал, изо всех сил стараясь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, стремясь не допустить разрыва между Церковью и ее старшей дочерью Францией. Разрыва, который мог вызвать гнев Филиппа Красивого. Мысли о деле тамплиеров придавали мессиру де Ногарэ бодрости – ведь это верное средство угодить королю, своему господину. После разгрома Акры монахи-солдаты были отправлены на Запад, в частности во Францию, где, по мнению монарха, они представляли собой угрозу. Ногарэ выставил против них две мощные армии, ибо человеческому роду свойственны ревность и склонность сердиться на тех, кому ты должен. Со всей своей чистотой и самоотверженностью тамплиеры одерживали победы и тысячами умирали, чтобы защитить христианство. Они жертвовали собой на полях сражений, принимали ужасную смерть в сарацинских застенках. А откровенно вызывающее богатство этого ордена разжигало желчь даже больше, чем потеря Акры. Ногарэ опасался реакции ордена госпитальеров, столь же богатого, как и храмовники. Но у госпитальеров оказался более гибкий позвоночник: они поняли, что от этого зависит их безопасность. Они выбрали великим магистром осторожного дальновидного политика, который умело лавировал в лабиринтах власти.
В противоположность ему храбрый, но спесивый Жак де Молэ, великий магистр тамплиеров, был совершенно невыносим королю. Надо быть совершенным безумцем, чтобы вести такую жесткую политику с Филиппом и особенно чтобы переоценивать его поддержку. Молэ был убежден, что Климент V ему поможет, что стало еще одним громадным промахом. Папа хитрил с Филиппом. Он сохранял с ним видимость хороших отношений, но в то же время опасался возвращаться в Рим, настаивая на том, чтобы поселиться в Авиньоне. Его главное занятие состояло в том, чтобы без особого ущерба вытащить булавку
[44]. Да, у Климента были повадки тонкого дипломата. В его глазах Жак де Молэ, который так неразумно цеплялся за свой титул великого магистра и связанные с этим привилегии, начинал представлять собой серьезное препятствие. Что же касается его братьев по ордену – мелких дворянчиков или зажиточных крестьян, – что ж, тем хуже для них. Ветер переменился, и он перестал быть для них благоприятным. Те из них, кто достаточно умен, чтобы покинуть тонущий корабль, – те, конечно, спасутся. А остальные? А вот они, клянусь Богом, будут уничтожены!
Ногарэ боролся с печалью, которую причинял ему этот неотвратимый конец. Сколько достойных бескорыстных людей, которые высоко несли Крест, без колебаний умрут за него… Однако слишком поздно. Кости брошены, но об этом знают лишь он, король и Папа. И этого достаточно!
Гийом втянул в себя запах пара, исходящий от супа, и жадно схватил большой кусок пшеничного
[45] хлеба. Откусив от него, он возблагодарил Бога за его благодеяния. Умеренность мессира де Ногарэ была общеизвестной. Карл же постоянно обжирался, будто свинья на убой, рыгая, вставал из-за стола, чтобы освободить переполненный вином мочевой пузырь, и в конце концов валился в кровать, чтобы прохрапеть там бо́льшую часть дня.
Почему Бог в своей бесконечной мудрости счел нужным одарить его таким королем – благородным, строгим и сдерживающим невыносимые пороки своего брата? В его разуме тут же вспыхнул ответ: Карл – младший брат, который никогда не станет королем. Наследниками трона являются три сына Филиппа Красивого и их потомки, которые в свое время появятся на свет. Жалкое утешение, так как, за исключением Филиппа де Пуатье, двое остальных, старшим из которых был Людовик Сварливый
[46], полностью заслуживший это прозвище, были бы поистине жалкими суверенами.
