Мэтр Правосудие Мортаня так и застыл, услышав такое явное оскорбление и опасаясь взрыва возмущения со стороны де Тизана. Но вместо этого помощник бальи, мертвенно-бледный от обиды, поднялся со скамейки, изо всех сил упершись руками в стол, чтобы не было видно, как они дрожат от сдерживаемого гнева, и заговорил ледяным тоном, тщательно выделяя каждое слово:
– Ваш путь к престолу Божию будет очень долгим, мадам. Мы благодарим вас за бесценную помощь, которую я навечно сохраню в своей памяти. До встречи. Не сомневаюсь, что мы с вами еще увидимся.
Еле заметным изящным движением Брюнод чуть наклонила голову и тотчас же вышла. Может быть, Ардуину это показалось в полумраке плохо освещенной приемной, но на мгновение ее взгляд вдруг омрачился, как будто крохотное облачко закрыло солнце.
Едва монахиня вышла, исполнитель Высоких Деяний торжественно произнес:
– Похвальная сдержанность с вашей стороны, сеньор бальи!
– Она мне дорого обошлась! Но гораздо хуже брани, которую изрыгнул этот ротик очаровательной обманщицы, – тот вопрос, который меня мучает: неужели за годы, проведенные здесь, Анриетта не заслужила привязанности сестер?
– В противоположность тому, в чем нас уверяла аббатиса, я склонен придерживаться именно такого предположения, – ответил Ардуин.
В то мгновение, когда мэтр Правосудие произносил эти утешительные слова, у него вдруг возникло смутное воспоминание, в которое он не смог углубиться, прерванный появлением крупной женщины с кожей, светящейся белизной, глазами цвета незабудок и настолько светлыми бровями, что они казались белыми. И вдобавок ко всему от нее распространялась волна всеподавляющего холода.
Мужчины поднялись на ноги. Монахиня приблизилась к ним, сложив руки перед собой и обводя их внимательным взглядом. Ардуин тотчас же заметил, что ее указательный и большой пальцы испачканы угольно-черной краской, кобальтово-голубой, заменяющей чрезвычайно дорогую ляпис-лазурь, и сусальным золотом
[123]. Ее нарукавники
[124] были усыпаны ярко-красными пятнами, которые выглядели совсем свежими. Откашлявшись, чтобы прочистить горло, она заговорила, не выказывая ни малейшего удивления:
– Я Мюриетт Летуан, сестра-копиистка и архивариус. Моя дорогая матушка… Впрочем, вам это и так известно.
Возможно, причина была в глубокой тишине, царящей в аббатстве, но ее голос прозвучал довольно неуверенно, как будто слова не шли у нее из горла. Если только причина не была в стеснительности, скрытой за внешней сдержанностью.
– Надеюсь, мадам сестра, мы не прервали вас, когда вы рисовали какую-нибудь тонкую миниатюру, – заметил мэтр де Мортань, намекая на пятна красной краски
[125].
Монахиня улыбнулась:
– Вовсе нет, я случайно испачкалась чернилами. Эта передышка будет даже полезна, она поможет сохранить сосредоточенность. Рука так быстро устает… Чтобы подчищать пергаменты
[126], требуется осторожность и легкость. А на велене
[127] пятно может оказаться еще более гибельным. Несколько дней упорной работы могут пропасть даром. Моя дорогая матушка сказала, что вы желаете поговорить о нашей бедной и оплакиваемой всеми нами Анриетте…
Ардуин украдкой скосил глаза на помощника бальи, ожидая его реакции. Но тот казался совершенно безразличным. Тогда мэтр Высокое Правосудие сам бросился в атаку:
– Прошу вас, мадам сестра, присаживайтесь. Мы ищем… я даже сам толком не знаю, что именно. Разговоры ни о чем и обо всем могли бы направить расследование, которое мы собираемся провести для того, чтобы свершилось правосудие для аббатисы и мессира де Тизана. Что вы могли бы нам сказать об Анриетте де Тизан, как вы к ней относились?
– О, она была хорошей, просто превосходной. Восхитительная женщина, сестра, пример для всех нас.
Судя по всему, заранее подготовленные слова. Впрочем, Ардуин ничего другого и не ожидал. Он и не надеялся услышать от собеседниц что-то существенное. Но, возможно, их выдаст жест или взгляд, по которому можно будет догадаться, что за тайна скрывается в этом замечательном аббатстве…
– Мы ни на мгновение не усомнились в ней. Почему мадам Констанс де Госбер назвала именно вас как сестру, хорошо знавшую Анриетту? Вы были с ней дружны?
Мюриетт Летуан быстро прищурилась, что являло собой контраст с ее улыбкой.
– Анриетта была дружна со всеми нами. Может быть, я знала ее чуть лучше, чем остальные, так как благодаря своей учености она испытывала страсть, совершенно благочестивую, к манускриптам и трудам великих теологов. Она часто приходила в скрипториум… нет, ничего особенного, просто большая комната, где копируют тексты нашей библиотеки, испорченные плесенью или насекомыми, и где новая послушница, у которой ловкие руки, помогает мне клеить страницы и чинить переплеты.
– О да, кстати, мадам Госбер о ней упоминала… Лю… си… э… нет, память меня решительно подводит, – бесстыдно солгал Ардуин, воспользовавшись тем, что де Тизан погрузился в свои переживания.
– Маргарита Фуке, – помогла ему Мюриетт Летуан.
– Верно! Благодарю вас! Пусть долгая дорога и два скорбных дня послужат извинением моим спутанным мыслям. Скажите, а у самой Анриетты был хороший почерк?
Бросив украдкой взгляд на мессира де Тизана, она заговорила так, будто ей зачем-то понадобилось тянуть время:
– О, у нее был просто прекрасный почерк. Восхитительная ротунда
[128] и очаровательный курсив
[129]. Во всяком случае, в искусстве миниатюриста, в выписывании буквиц, разукрашенных виньетками, что требует кропотливости, сми… Мастера миниатюр трудятся как муравьи, для своего удовольствия выписывая крохотные детали, которые никто, кроме них, и не заметит, – попыталась Мюриетт исправить положение, при этом запутываясь еще больше.
