Так шли месяц за месяцем. Мы по-прежнему приезжали навестить мать Деклана каждое воскресенье, каждый из нас привозил какое-нибудь блюдо, потому что здоровье ее шло на убыль. Она была счастлива видеть всех своих детей вокруг себя, и я не возражала против этого. Ривка часто присылала из Америки лекарства. В конце концов свекровь умерла, очень мирно, словно бы заснула.
Вечером после ее похорон Деклан очень спокойным голосом сообщил мне, что я должна знать, что он встречается с другой женщиной. Ее зовут Эйлен, она работает секретарем в школе, и в конце семестра они поедут в Англию. Брендону тогда было семь. Вполне взрослый для того, чтобы регулярно приезжать и видеть отца, мимоходом сказал Деклан. И добавил обнадеживающе, что Эйлен будет рада стать второй матерью для Брендона.
Я смотрела на Деклана так, как будто увидела его впервые. Мне казалось это нереальным, это было похоже на шок после сильного удара по голове или обморока. Я сказала, что мы с Брендоном на следующий день должны уехать на поезде в Дублин и мы сможем поговорить о встречах и прочем, когда я вернусь. Я вписала Брендона в свой паспорт два года назад, когда я думала, что мы сможем поехать в Америку повидаться с Ривкой и Лидой, но у Макса были в это время какие-то проблемы, и мы не поехали.
Я оставила Деклану записку, что сняла с нашего банковского счета достаточно денег, чтобы поехать в Нью-Йорк и иметь там средства на карманные расходы; он может распорядиться насчет дома и сообщить родственникам о происходящем. Он не должен думать, что я увожу его ребенка навсегда, я вернусь. Нет необходимости обращаться в Интерпол.
Я не писала о том, что он предал меня, о том, насколько мне тяжело, и ни слова о его Эйлен.
Ривка сказала, что с удовольствием увидит меня.
— Как Макс? — спросила я со страхом.
— Он бывает дома далеко не каждый день, он вообще не заметит, здесь ты или нет, — ответила она.
Мы горько рыдали, обнявшись. Я плакала первый раз после того вечера, когда Деклан сказал мне все. Я оплакивала все, что могло бы быть. Но обратно я бы его не приняла, даже если бы он умолял меня. Возможно, он был прав, все кончилось, давно кончилось.
Двое ровесников семи лет от роду весело занимались игрушками Лиды. Мой светловолосый мальчик и ее красивая девчушка с темными локонами. Как всегда, мы стали давать друг другу советы. Ривка сказала, что я должна заставить его продать дом и переехать. Мой отец к этому времени умер, и я должна жить с матерью.
Я заныла:
— Но я не могу вернуться в ее дом, я потратила столько усилий, чтобы вырваться оттуда.
— Слушай, ты же не можешь оставаться там, в этом местечке под Россмором, рядом с этими сестрами, с гнусной Эйлен и всем, что напоминает о прошлом. Настало время решительных действий, Малка, вперед! Возвращайся в Ирландию, можешь даже переехать в Дублин, забери мать, найди себе собственное жилье. Начни все сначала.
Да, ей легко говорить, американцам это привычно, все эти новые земли и фургоны с парусиновым верхом; но это не для ирландцев. Жить с моей мамой и этими ее заклинаниями вроде «не погуби свою душу»? Невозможно.
В свою очередь Ривке я посоветовала бросить работу в офисе, которая мешает ее насыщенной жизни, и заняться туристическим бизнесом, как Макс, разработать такой его аспект, до которого Макс еще не додумался. Пусть ее мать поможет ей растить Лиду. Ее семейная жизнь еще не кончена, но это может произойти, если все пойдет так, как идет.
Конечно, она тоже страшно сопротивлялась, а потом мы вместе посмеялись над всем этим.
Через некоторое время я почувствовала себя лучше, чем за все последние годы. Брендону все здесь очень нравилось.
— Мамочка, почему там все зовут тебя Малка? — спросил он, когда мы возвращались на самолете домой.
— Так по-американски будет Морин, — ответила я, и он был вполне удовлетворен; то же было, когда мы переехали в Дублин, и моя мама отнеслась к нам гораздо лучше, чем мы думали, и никогда не делала мне никаких упреков.
Я устроилась на работу учительницей в школе, где я организовала настоящую библиотеку. Брендон рос крепким и здоровым. Время от времени я отправляла его в Англию повидаться с папашей и с некоторым злорадным удовлетворением узнавала, что у Эйлен очень тяжелый характер и она упрекает Деклана, что тот слишком много пьет, а потом и директор школы сказал, что он слишком много пьет.
Я писала Ривке каждую неделю, а потом у нее появился факс, и письма стали доходить быстрее.
Потом появилась и электронная почта.
Теперь она приезжала в Европу четыре раза в год, потому что вела отдел культуры в компании Макса и возила людей в галереи и на выставки. Ирландия значилась в маршруте, так что Ривка могла приехать и повидать меня. У нас здесь тоже были настоящие произведения искусства, достойные обозрения.
Ривка все меньше говорила о Максе и все больше о Лиде. Макс посещал массу рабочих совещаний и домой приезжал редко. Мы не думали, что у него есть другая женщина, но обе считали, что он потерял к Ривке интерес. В общем-то все это не имело большого значения — ни Эйлен с ее тяжелым характером, ни то, что Деклана уволили с его работы в Англии и он вернулся в свое местечко под Россмором помогать своим зятьям. Он так мало зарабатывал, что был вынужден выпрашивать у Эйлен деньги на ежевечернюю выпивку у Каллагана. Для нас имели значение Лида и Брендон.
Они были нашим будущим.
Когда Лиде исполнилось семнадцать, она приехала на каникулы ко мне в Дублин. Она хотела какое-то время побыть отдельно от мамы, и мы с Ривкой это понимали. Мы могли бы написать инструкцию по решению подобных проблем.
Она сказала, что, сколько она себя помнит, ее родители не спят в одной комнате. Ее интересовало: это естественно? Нормально?
Я сказала, что не знаю, как принято в Америке, может быть, не так, как у нас. И, может быть, это и к лучшему. Я спала в одной постели с мужем годы, но ни к чему хорошему это не привело, так как он ушел от меня к другой женщине.
Я очень ей сочувствовала. Она села и взяла меня за руки. Она сказала, что мужчин трудно понять. Какой-то парень заявил ей, что она фригидна, потому что не захотела заниматься с ним сексом. А потом он сказал, что она странновата, как и ее отец. Она никому об этом не говорила.
Я ответила ей, что она права, лучше выкинуть это из головы. Парень, очевидно, безумно хотел заняться с ней сексом и начал молоть чепуху, потому что она ему отказала.
Мы поддерживали отношения многие годы, но больше ни она, ни я не возвращались к этой теме.
К двадцати годам гордая брюнетка Лида стала очень красивой. Она изучала право. Этим летом она объявила, что она едет на два месяца в Грецию, прежде чем приступит к работе в крупной юридической фирме. Как она заявила матери, ничто не заставит ее поехать в Израиль. О нет, она против этого места.
Мы с Ривкой были ужасно огорчены.
