В каком мире живут эти пожилые? Наверное, она заплатила деньги за то, чтобы выступить на радио, и говорит все эти глупости. С ума сойти!
Потом пожилая стала рассказывать историю про двух лучших друзей, которые смертельно поссорились, и она посоветовала тому, кто ей написал, сделать первый шаг и протянуть руку со словами: «Вот моя рука, я не хочу вражды»… Совет, конечно, правильный, но, по-моему, она его где-то вычитала. Одинокие матери, чувствующие себя не в своей тарелке. Ну-ну.
Мама с папой были в ссоре, мы все это знали, потому что это проявлялось в виде подчеркнутой вежливости за ужином. Я не знала, в чем там дело, и это меня не особенно интересовало.
— Катриона, убери локти со стола и окажи уважение тому блюду, которое ваша мама приготовила для всех нас…
— Не говорите все сразу, дети. У вашего папы был длинный и очень тяжелый день…
Я не знаю, по поводу чего они ссорились, честное слово, я не обращала внимания. У них иногда наступало такое охлаждение. Но потом это проходило. Я притворилась, что ничего не замечаю. Катриона и Джастин со своими куриными мозгами все, конечно, заметили и стали комментировать.
— Ты поссорилась с папой? — спросила Катриона.
— Нет, дорогая, конечно нет, — ответила мама ледяным тоном.
— Вы собираетесь разводиться, папа? — поинтересовался Джастин.
— Нет, Джастин, ешь свой ужин, — сказал папа.
— А с кем из вас я останусь? — спросил Джастин, тревожно глядя то на одного, то на другого из родителей.
— Глупости, Джастин, как могут родители, у которых есть такой, как ты, замечательный сын, думать даже о возможности развода? — сказала я. Я говорила с сарказмом, но Джастин не понял моей иронии.
— Ну, тогда все хорошо, — счастливо заявил он и набросился на остаток своего ужина.
Я помогла маме сложить посуду в мойку.
— Ты молодец, Лакки, — сказала она.
— Что поделаешь. Мужчины! — Я вздохнула.
Она быстро взглянула на меня, и, по-моему, у нее в глазах блеснули слезы. Но у меня пока все в порядке с головой, и я не собиралась превращать ее в самую большую подругу, как советовали по радио.
На следующее утро папа сказал, что я ужасная дочь и просто сущее наказание, потому что за последнее время позволяла себе думать, что они собираются разводиться.
Я ничего не сказала. Только пожала плечами.
Папа не пришел к ужину на следующий день, и мама закрылась в столовой со своей сестрой. Я пыталась прислушаться к тому, о чем они говорили, пока не заметила, что Катриона делает то же самое, поэтому я велела ей идти к себе и сказала, что очень плохо подслушивать чужие разговоры.
Папа пришел домой очень поздно. У дверей их спальни ничего не было слышно. Стояла полная тишина.
Из-за этой отчужденности родителей дни были довольно унылые.
Мама работала в детском бутике; работа была только по утрам, и после полудня она могла приходить домой и контролировать нас. От нечего делать я пошла в бутик (нам никогда не разрешалось называть его магазином). Она встревожилась, как всегда тревожатся пожилые люди, когда видят, что на работу к ним вдруг приходит кто-то из домашних. Она решила — что-то случилось.
Я сказала, что ничего не случилось, просто рядом есть новый паста-бар, и мы могли бы вместе пойти туда на ленч, если она хочет. И ее лицо словно осветилось изнутри.
Во время ленча мама сказала:
— Тебе будет тяжело, Лакки, поехать с нами в Россмор в этом году?
Я не стала ей говорить, что ни за что не поеду с ними на эти тоскливые каникулы. Почему-то я вспомнила женщину на радио, говорившую про матерей, которые чувствуют себя неуверенно и одиноко. Стоило попытаться, если я хочу чего-то добиться.
— Может быть, мама, тебе это тоже нелегко, — сказала я.
Она посмотрела на меня:
— Да, Лакки, временами нелегко.
Она замолчала, словно собираясь с мыслями, чтобы сказать что-то очень важное. Я ждала. Я гадала, что же она скажет: что папа ей до смерти надоел, или что она завела себе молодого любовника, или что я могу поехать в Нью-Йорк. На самом деле она сказала совершенно другое.
— Понимаешь, все когда-нибудь кончается, — произнесла она в конце концов.
Это было настолько глупо и бессмысленно, что я не знала, что ответить.
Поэтому я сказала:
— Ты, наверное, права, мама.
Она улыбнулась и похлопала меня по руке, отчего с моей вилки свалились макароны. Я почувствовала себя так, словно жизнь кончилась, если это все, что она может сказать, и всю дорогу до дома гнала перед собой камушек, что было глупо, потому что я исцарапала носки моих новых красивых туфель.
Мама собиралась пойти по магазинам, но я сказала, что я занята. Я боялась, что если я пойду с ней в супермаркет, то сделаю какую-нибудь нелепость. Вместо этого я пошла домой и улеглась на свою кровать и думала о том, как мне будет сорок или еще больше и вся жизнь будет позади. Я включила радио, там передавали что-то ужасно заумное про Джеймса Джойса и про ненормальных иностранцев, приехавших сюда.
Там была девушка, бравшая интервью у какой-то девочки-янки, которая встречала свое шестнадцатилетие, мотаясь со своей мамой на экскурсии, посвященные автору «Улисса». Ладно, пусть я плохая, но я никогда так не сделаю.
А эта Джун, имевшая итальянскую фамилию Арпино или что-то вроде, сказала, что у нее должны быть родственники в Ирландии по фамилии О’Лири и что они были родом из Россмора, как и мы, и с Северной окружной дороги, как папина семья. И тут до меня дошло. Вдруг это моя кузина?
А вдруг Джун Арпино и ее семья поможет мне поехать в Нью-Йорк, чтобы работать в закусочной?
Я стала лихорадочно собирать информацию. Она остановилась в дешевом отеле, который похож на тюрьму в Восточной Европе. Я позвонила на радиостанцию, и они сказали мне, что этой девочки, Джун Арпино, у них нет, это интервью было взято на улице днем; но они дали мне телефон отеля и сказали, что им позвонили уже половина населения страны и все стремятся в этот отель.
Представить только! А вдруг они все хотят получить работу в закусочной. Люди такие странные. Так что мне тоже нужно попасть туда, хотя бы ради смеха.
Мама постучала в дверь моей спальни. Она сказала, что искала себе юбку, но ни одна ей не подошла, и вместо этого она купила юбку мне. Юбка была очень симпатичная, из розового вельвета, совсем не то, что она покупала обычно, — вещи, которые постыдились бы надеть дети в сиротских приютах девятнадцатого века.
— В папиной семье никто не уезжал в Америку, кто-нибудь с Северной окружной дороги? — спросила я.
— Да, его дядя уехал после какой-то ссоры или разрыва, никто уже не помнит причины. И никто не знает, где они теперь. Боюсь, дорогая, они вряд ли тебе помогут в твоей затее с закусочной. — Ей было искренне жаль.
