Но шло время, и ежедневные переходы, чувство того, что он движется по поверхности земли, куда-то идет, направляется в самое сердце страны, возрождали надежду в сердце Аду. Сейчас ему не нужно было слушать постоянную болтовню Куинтаваля и он мог предаваться воспоминаниям. Когда-то Аду не думал ни о прошлом, ни о будущем, но здесь, в стране людей с красновато-коричневой кожей, имевших свои традиции, Аду вспоминал о том, как много лет назад попал в плен. Он помнил это, и картина казалась столь же отчетливой, как и небо, усеянное яркими звездами, на которое он смотрел каждую ночь. Он помнил, как ему на лицо упала сетка и он попал в ловушку, словно рыба. Плен поселил в его душе грусть, что была чернее, чем грусть из-за смерти родителей. На корабле во время плавания через огромное море Аду опускал подбородок на колени и думал, что страдает от пыток демонов в загробном мире, а может быть, плывет в страну мертвых. К нему часто приходила Жрица Смерти, во сне она гладила его лицо своими белыми костяными пальцами: «Проснись, Аду, и умри».
Сейчас, двигаясь в глубь страны, Аду думал о том, что на побережье, планируя свой побег, он замечал, как ему нравятся индейцы и их обычаи. Эти темнокожие люди — касик из Семпоалы и его приближенные, ремесленники и горожане — не были рабами, не были безмолвными слугами, тупыми животными, тенями, снующими по испанским кухням, испанским шахтам, испанским плантациям. Ритм дня в Семпоале напоминал ему о доме, о том, как рыбаки несли свой улов в корзинках из пальмовых листьев, как женщины лепили горшки и кувшины из влажной глины на берегу реки. Жилища индейцев, землянки с соломенными крышами и даже дома с большими дворами, где жили огромные семьи, походили на те дома, что он видел еще ребенком. Аду нравилась семпоальская еда: сладкие дыни и перец, кукурузная каша, которую принято было есть пальцами из общего котла, как блюдо его родины под названием «куку», — ему нравились их украшения из золота и яркой бирюзы, ракушек и серебра. Ему нравилась их красновато-коричневая кожа. Он наслаждался влажной жарой на побережье, палящими лучами солнца, полоской горячего белого песка, блестевшего, будто нитка слюны, протянувшаяся по побережью. Джунгли с их сочной зеленью не казались ему таинственными, как испанцам, замиравшим при каждом шаге, гадавшим, что это за шорох в кустах — змея, дикий зверь или ядовитое насекомое, готовое ужалить и принести им смерть. Его приветствовали духи деревьев в темном лесу, и, хотя Аду никогда не был в Сахаре, где люди ездили на верблюдах, он слышал об этой пустыне и думал, что она похожа на те пустоши, по которым они идут, направляясь в столицу Мешико. Несмотря на то что в горах было трудно дышать, а ночью наступали холода, здешний воздух заставлял его чувствовать себя живым. Он еще жив. «Аду, — шептал ему Новый Свет, — пребудь в мире».
Через две недели после выхода из Ксокотлана, расположенного на плоском высокогорье страны, испанцы приблизились к Тласкале, большому городу-государству, известному своей нелюбовью к Моктецуме. Сейчас они находились на высоте двух тысяч шестисот футов над уровнем моря. Они приблизились к вулкану Матлалькуиатль, когда заметили около двадцати тласкальских разведчиков. На этой огромной равнине практически негде было укрыться, и потому разведчики притаились за несколькими огромными валунами, стоявшими рядом. Эти валуны напоминали отрубленные головы с грубыми лицами, словно великаны, спасавшиеся бегством, лишились здесь своих черепов. Кортес остановил коня и подал знак войскам прекратить движение. Агильяр сказал ему, что ацтекам так и не удалось до конца покорить тласкальцев, а значит, они могли стать союзниками испанцев. Но лица храбрецов, прятавшихся среди валунов, покрывали узоры цвета войны — синего, как некогда у диких племен в Англии, а их одежды были красными и белыми. Каждый из этих разведчиков имел при себе лук и стрелы, а в левой руке сжимал дубину, утыканную острыми обсидиановыми лезвиями.
Малинцин вышла вперед, чтобы провести переговоры.
— Ten cuidado, берегись, — предупредил Кортеса Исла, не веривший в то, что Малинцин правильно переводит с испанского на науатль.
Она была индианкой, и по этой причине ей не доверяли. Индианка, да еще и женщина. Более того, когда Кортес начал говорить, Исла его слова показались неправдоподобными. Кортес утверждал, что их войска, насчитывавшие сейчас уже около тысячи человек вместе с семпоальцами, оружием, экипировкой и пушками, просто прогуливались здесь. Так уж вышло, что они очутились на этом континенте, они просто проходили мимо, шли в гости или совершали паломничество, как будто Теночтитлан был Кентерберийским собором или Сантьяго-де-Компостела.
— Тласкальцы не верят, что мы идем с миром, — сказала Малинцин Кортесу, завершив разговор.
— Скажи им, что мы друзья.
— Они в это не верят. Они говорят, что мы им не друзья.
— Скажи им, что мы гости Моктецумы.
Если они ненавидят Моктецуму, как сказал Кортесу Агильяр, то они боятся его. Если нельзя с ними подружиться, то пусть они нас боятся.
— Мы под защитой великого Моктецумы, — повторила она.
И тут тласкальский воин, выхватив обсидиановый топор, отрубил голову одной из лошадей.
— Dios mió
[52], моя прекрасная девочка! — закричал Альварадо и в ярости отрубил голову напавшему на его лошадь тласкальцу.
На мгновение все замерли. Кортес спрыгнул с коня и, выхватив меч, спрятал Малинцин за своей спиной.
— Защищайте женщин! Приготовиться к атаке! — крикнул он своим офицерам.
Убийство лошади спровоцировало стычку. Более того, индейцы, ранее считавшие лошадей бессмертными чудовищами, теперь поняли, что испанцы — это обычные люди, а их военные приспособления уязвимы.
— Приготовиться к атаке! — пронеслось по колонне солдат.
Эти слова передавались из уст в уста, словно костяшки домино, падавшие друг на друга:
— Приготовиться к атаке!
— Приготовиться к атаке!
Пока эти слова эхом отражались от скал, тласкальцы построились, держа в правой руке обсидиановые мечи, а в левой — дубинки с шипами. Один из них, сделав шаг вперед, отрубил голову другому коню. Альварадо пришел в ужас. И как только люди могут быть такими жестокими? Он немедленно убил наглеца.
— В атаку!
— В атаку!
Переход здесь был слишком узким, а расстояние до противника слишком маленьким, чтобы испанцы могли воспользоваться своими длинными мечами, мушкетами и пушками, зарядить арбалеты.
— Пользуйтесь короткими мечами, щитами, кинжалами и топорами. Каждый за себя, плечом к плечу.
— Каждый за себя! — прокатилось по войску.
Малинцин оттеснили назад, и она оказалась в толпе женщин, не знавших, стоять ли им, бежать или сдаваться. Они прижались друг к другу, готовые умереть на месте.
— Бить на поражение, никакой жалости! — командовал Кортес.
— Бить на поражение, никакой жалости!
