Чего уж там хвастаться-то, подумала Наташа, такой документ есть у каждого четырнадцатилетнего, и тут же поняла: нет, не такой. Наверное, подобных раритетов большинство нынешних четырнадцатилеток в глаза не видели. Иван Степанович являлся счастливым обладателем красной книжечки с серпом, молотом и гордой надписью «СССР» на обложке.
– Неужели вы до сих пор ходите со старым советским паспортом? – изумилась Наташа, листая потрёпанные странички. – Выдан в восемьдесят девятом… Неужели у вас его принимают?
– Всегда и везде, – рубанул воздух ладонью Иван Степанович. – Написано же: «срок действия – бессрочный». Я его получил в сорок пять лет, все сведения в нём верные, поэтому паспорт по-прежнему действителен, как и в восемьдесят девятом.
Шелест страниц привлёк внимание Ваучера, сидевшего на руках у Наташи – кот начал незаметно тянуться лапой к интересной красной книжечке.
– Послушайте, но разве это законно – ходить с паспортом другого государства? – озадачилась Наташа. После памятного заседания суда она стала интересоваться юридической стороной различных вопросов. – Вы же живете в России, а не в Советском Союзе.
– Знаете, гражданочка, я присягал на верность Советскому Союзу, и свою клятву держу! – по-офицерски выпрямил спину Стаханов. При этом он имел неосторожность приблизить паспорт к носу Ваучера. Кот немедленно этим воспользовался и зацепил-таки документ когтями. – Ах ты, каракатица! Ты что ж такое творишь?! – Стаханов торопливо спрятал реликвию обратно в карман. – Уж по крайней мере, мой паспорт – более подходящий документ для депутата, чем липовые справки вот этой вашей пушистой каракатицы. Ладно, гражданочка, пойдёмте на заседание, а то скоро начнётся.
– Уважаемые коллеги! Рад вновь приветствовать вас в Белом зале Мариинского дворца. Поздравляю своих товарищей по партии «Хозяева жизни», а также коллег из «Силы народной» и «Плевать на всех» с возвращением в стены родного Законодательного собрания. И давайте поприветствуем наших новичков, коллег из партии «Не простим!», с дебютом в городском парламенте.
В зале раздались жидкие аплодисменты. Большинство депутатов были поглощены просмотром нового видео с котёнком, уснувшим в кофейной чашечке, – ссылку только что разослал этот клоун Помидоркин. Все, кроме Евграфа Миловидного, трёх его однопартийцев и девицы с котом, уткнулись в свои смартфоны и планшеты. Миловидный, одетый в надоевшую серую кофту на молнии (А что это у него на голове, Господи помилуй, неужто кепка?), секунду помедлил, затем всё-таки встал и раскланялся. Фотографы защёлкали вспышками, затем вновь направили камеры на спикера.
Юрий Шаховской поправил очки в тонкой золотой оправе и продолжил:
– Коллеги, но прежде, чем мы перейдём к повестке, я бы хотел обратить ваше внимание на соблюдение дресс-кода в стенах столь уважаемого учреждения, как наше, – он бросил взгляд на серую кофту Евграфа. – Настоятельно прошу соблюдать деловой стиль одежды, – лицо Евграфа сделалось каменным, и Шаховской решил немного разрядить обстановку: – Берите пример с нашего пушистого парламентария Ваучера, он просто безупречен в своём галстуке-«бабочке». А теперь прошу всех желающих выступить со своими инициативами.
Председатель Законодательного собрания откинулся на спинку царского стула – белый каркас, бархатная обивка благородного бордового цвета. Как хорошо снова оказаться здесь: Шаховского только что вновь избрали спикером парламента, как и в предыдущем созыве.
Юрий Алексеевич любил своё рабочее место. Нет, разумеется, его просторный кабинет, обшитый панелями красного дерева, с тяжёлыми тёмно-зелёными шторами на окнах, с белым роялем «Стейнвей» посередине и репродукциями итальянских мастеров эпохи Возрождения на стенах был вне конкуренции. Шаховской долго, как Ломоносов мозаику, собирал этот комфортный интерьер – выискивал в антикварных магазинах подходящий стол с резными тумбами, подбирал настенные часы восемнадцатого века с изящными фигурными стрелками, оформлял особый «шахматный уголок», чтобы по вечерам неспешно переставлять на доске фигуры из слоновой кости и потягивать из широкого бокала золотистый арманьяк.
Но кафедра спикера парламента дарила ему совершенно уникальные ощущения – чувство безграничной власти над обществом. Он сидел выше всех, над ним были только стеклянный купол Белого зала и петербургское небо. А где-то там, внизу, полукругом располагались остальные депутаты. Четвёртого декабря он слегка занервничал – бархатное кресло председателя парламента под ним зашаталось. К счастью, господин Миловидный оказался вполне понимающим коллегой, отнюдь не наивным интернет-выскочкой, как можно было ожидать, – той ночью по телефону он не стал спорить, грозить международным судом за фальсификацию результатов выборов, а сразу согласился на предложенные ему пять кресел.
И сейчас сидит вон в своём кресле, не высовывается. Зато Помидоркин, как всегда, в первых рядах – бегом бежит к трибуне, перебирает коротенькими ножками. И опять в своей гавайской рубахе навыпуск. В декабре месяце! Горбатого могила исправит. Сколько раз про дресс-код твердили, а ему плевать на всех – всё равно одевается, как пьяный слесарь на отдыхе в двухзвёздочном отеле. Хуже Миловидного с его кофтой. Не парламент, а сброд какой-то.
Помидоркин вскарабкался на трибуну. Спикеру, сидящему позади, были видны капельки пота на красной лысине лидера партии «Плевать на всех». Шаховской брезгливо поморщился.
– Так, народ, ну у меня вот какое предложение, – с места в карьер начал Помидоркин, подтягивая сползающие с круглого живота штаны. – Нужно поддержать искусство. Ведь что мы видим? Выделяются какие-то сумасшедшие деньги Эрмитажу, Русскому музею, а простые художники, самородки, вынуждены голодать. Буквально голодать! Это не дело. Предлагаю обязать крупнейшие музеи устраивать выставки авторов-непрофессионалов минимум раз в месяц, а граждане пусть в обязательном порядке посещают эти выставки. Да, и нужно художникам-любителям выплачивать ежемесячные пособия в размере средней зарплаты до конца жизни, а все холсты и краски выдавать бесплатно. Ёлки-палки, у нас культурная столица или нет, я не понял?
Шаховской устало закатил глаза. Помидоркин в последнее время не на шутку увлёкся живописью. Точнее, обыкновенной мазнёй. В своём кабинете ещё в конце прошлого созыва он обустроил «мастерскую»: повсюду валялись тюбики с масляными красками, грязные кисточки, использованные палитры – а на стенах висели картины (если их вообще можно было назвать картинами) его собственного исполнения. На одной была нарисована старая, измождённая белка, бегущая в колесе над пламенем; на другой – дорога к райским вратам, проходящая через ад, из которого тянулись руки грешников; от третьей картины у Шаховского, выпускника школы с художественно-эстетическим уклоном, сводило скулы – на ней лицо Помидоркина было приделано к телу пухлого купидончика, рядом порхали младенчики с лицами его супруги и взрослых детей. Ни о каком таланте речи там вообще не шло. Ребёнок бы накалякал лучше.
Но на предварительном совещании по поправкам в бюджет «Хозяева жизни» заключили традиционный пакт с «Плевать на всех» и «Силой народной» – согласились взаимно поддержать инициативы друг друга. Шаховскому нужны были голоса сторонников Помидоркина и Стаханова. Поэтому сейчас, погасив внутренний протест, он покорно сказал в микрофон:
