От беспокойства за кота, от расстройства из-за разрушенной карьеры, от тоски по мужу Наташа тоже сильно похудела. Свердловские слойки уже не доставляли ей радости. Теперь они ассоциировались у неё со сплошным негативом.
Одиннадцатого мая Наташа встала на домашние весы и схватилась за сердце. Вечные, неубиваемые, зловредные, прилипчивые пятнадцать килограммов незаметно ушли. Безо всяких усилий с её стороны. Просто потому, что она перестала на них зацикливаться. Ну, может, ещё и из-за того, что она перестала зацикливаться на свердловских слойках.
Этим достижением нельзя было не воспользоваться. Наташа накинула на плечи лёгкую ветровку – май был тёплым, но необычайно ветреным, ураганный воздушный поток с Финского залива сшибал с ног – и побежала в собес, решив любой ценой встретиться с Зинаидой Лазаревной Обиженной и выцарапать у неё свои карточки. Ваучера она с собой тоже взяла, чтобы и его могли взвесить для статистики.
К счастью, на работу ходить не надо было – депутаты сами себя отпустили на отдых (Пасха, День Победы, День труда, что особенно парадоксально) с двадцать пятого апреля аж до двадцатого мая. Поэтому времени для осады собеса было много.
И оно пригодилось, потому что очередь из пенсионеров и многодетных была, как обычно, бесконечной и злой. Десятки Антонин Блиновых стояли в коридоре, не пропуская сквозь строй никого, даже в туалет. Время от времени кто-то из посетителей узнавал помощницу депутата с самим пушистым депутатом на руках, вспыхивали перебранки. Наташу и Ваучера обвиняли во всех смертных грехах, включая взлёт курса доллара и наводнение на Дальнем Востоке. Ваучеру было всё равно, он впал в беспокойную дрёму, а Наташа делала вид, что слушает музыку в наушниках, и не ввязывалась в спор.
К вечеру, за несколько минут до закрытия собеса, очередь подошла к концу. Зинаида Лазаревна Обиженная, увидев заглядывающую в кабинет Наташу, крикнула: «Приём окончен!»
– Я никуда отсюда не уйду, пока не получу карточки, – твёрдо заявила Наташа, усаживаясь на стул для посетителей.
– Очень хорошо, тогда уйду я, – и Обиженная принялась подкрашивать тонкие губы фиолетово-бордовой помадой. – Рабочий день окончен, милочка.
– Зинаида Лазаревна, ну отдайте вы мне эти карточки, ну прошу вас! – взмолилась Наташа, не выдержав напряжения. Обиженная тем временем надевала чёрную куртку, повернувшись к Наташе спиной. На куртке обнаружился белый рисунок во всю ширину: стилизованная голова оскалившей зубы пантеры.
– Милочка, а вы разве ещё не поняли? – невинно вопросила Обиженная, начёсывая перед зеркалом сиреневые волосы. – Вы слишком поздно пришли за своими карточками, мы так долго документы не храним. Месяц максимум, – и открыла дверь. – Вы выходите или тут остаётесь?
– Так никаких карточек уже нет? – Наташу охватило отчаяние.
– Конечно же, нет, – громко ответила Зинаида Лазаревна и пробормотала себе под нос: – Вообще-то их никогда и не было…
– Что? – переспросила Наташа.
– Ничего, – повернулась к ней Обиженная. – Если хотите, можете заново зарегистрироваться в программе, только справки необходимые соберите.
– Как же так?! Я ведь сто раз сюда приходила! Это вы сначала болели, потом принтер ломался, потом ещё что-то, я уже и не помню. Во всяком случае, я тут ни при чём, не по моей вине я карточки не могла получить! Господи, да я же сама этот закон и придумала, что же это за беспредел?!
– Обращайтесь в суд, если пожелаете, – с плохо скрытым торжеством парировала Обиженная и вставила ключ в дверь. – Милочка, я запираю кабинет! У меня начинается уик-энд, мне на дачу пора, грядки обрабатывать! Насажала всего на майских, теперь прямо рук не хватает.
Наташа встала и, посадив вялого Ваучера в переноску, понуро побрела к двери. Эту битву с бюрократией она проиграла. Её, как и дачные грядки, знатно обработали.
Несчастья сваливались одно за другим.
К парадной было не подойти. Если раньше, ещё перед выборами, здесь толпились восхищённые поклонники, то теперь весь двор был заполнен недоброжелателями.
«Ваучера в отставку!», «Опять с ВАУЧЕРОМ обманули!», «Он что, валерьянки наелся?!», «Всех Бурбонов сошлём в Европу!» – кричали ярко-красные рукописные плакаты. Угрожающая толпа – не меньше нескольких десятков человек, удивительно много для непроплаченного митинга – размеренно скандировала: «В от-став-ку! В от-став-ку!»
Вокруг активистов суетился Максим Морозов с микрофоном, таща за собой на проводе, как на поводке, хмурого оператора в неизменной всепогодной жилетке с карманами и с камерой на плече. Люди, волнуясь и радуясь чести попасть в кадр, давали Максиму эмоциональные интервью на тему своего недовольства недавно принятыми законами. Ухоженные мужчины средних лет жаловались, что не могут развестись с надоевшими им жёнами. Толстые домохозяйки визжали, что их свекрови следят теперь за каждым куском, попавшим им в рот, и заставляют садиться на диету, чтобы поучаствовать в программе похудения и принести в дом хоть немного денег. Пенсионеры роптали, что у них отнимают их четвероногих друзей; работники дошкольных учреждений показывали камере кошельки, опустошённые штрафами.
Про закон об ограничении интернета никто из собравшихся не вспоминал. Этот закон больно ударил по молодёжи, проводящей все дни за компьютером; после разочарования в Евграфе Миловидном никто и ничто теперь не могло заставить продвинутых юзеров выйти на митинг. Своё возмущение они изливали исключительно на виртуальных просторах; причём отныне только на сайтах с расширением «.ru»; посетителей сайтов с вражеским «.com» в названии отлавливала интернет-полиция, созданная по образу и подобию китайской, и наказывала драконовскими штрафами, а также изъятием всех устройств, имеющих выход в интернет.
Завидев в отдалении Наташу с котом, Макс подскочил, оборвав на полуслове очередного страдальца, делящегося со всем миром своими горестями, и вприпрыжку, волоча за собой оператора, побежал к ней.
– Наталья, наконец-то мы с вами поговорим, – он радостно сунул микрофон ей под нос, – как вы можете прокомментировать ситуацию?
– Максим, мы же с тобой вроде подружились, не надо меня снимать, пожалуйста! – Наташа попыталась заслониться от объектива свободной рукой.
– Простите, служебный долг превыше всего, – твёрдо ответил Макс, продавший свою душу телевидению. – Я не ваш друг, я всего лишь хладнокровный наблюдатель, свидетель, если угодно. Будете тонуть, не смогу подать вам руку; моя задача – задокументировать трагедию, а не предотвратить её. Итак, ваши комментарии?
Наташа, прижав к сердцу клетку с Ваучером, бросилась к парадной, раздвигая правым плечом толпу. Вслед ей полетел град вопросов корреспондента: «Какие ваши дальнейшие планы?», «Подаст ли Ваучер в отставку?», «Извинитесь ли вы публично?», «Есть ли у вас оправдания?» и гневный рокот митингующих, которые устремились за ней в дверь подъезда. Бесполезно было объяснять им, что «Антикошачий» закон – результат недопонимания, недоразумения с розовыми лапками-штампиками. Наташа пробежала мимо консьержки, единым духом, не чуя под собой ног и не замечая тяжести клетки, вознеслась на четвёртый этаж и опустилась на верхнюю ступеньку, прислушиваясь к воплям, доносящимся снизу.
