Ефим кивнул. Некоторое время братья сидели молча. Антип сосредоточенно доделывал козла, Ефим поглядывал на садящееся солнце, вертел в губах былинку. Чуть погодя он вполголоса сказал:
– Слушай, я служивому обещал, что драки тут у нас не будет. Так что ты не тяни кота-то за хвост. Бей сколько сам знаешь, и покончим дело это.
Антип отложил козла и задумался. Ефим с минуту смотрел на него в упор. Затем сердито спросил:
– Ну – долго рожать будешь, нечисть? Бей, тебе говорят! Время-то идёт!
– Кабы прок ещё был… – вздохнул Антип. Повернувшись, впервые посмотрел в лицо брата и с сожалением сказал: – Не обессудь уж, Ефимка, – не стану. Запала боле нет. Кабы ты мне тогда, под горячую руку, попался – живым бы не встал. А сейчас-то чего ж?..
– Пентюх ты, Антипка, – заметил ему на это Ефим. – Всю жизнь был, таким и помрёшь.
Тот пожал плечами. Поинтересовался:
– Это правда, что тебя росомаха в тайге порвала?
– Было дело. – Ефим встал, задрал рубаху, показывая страшные, едва затянувшиеся шрамы.
Антип поморщился.
– Вот любит тя зверьё всякое! То медведь голодной, – помнишь, у барина-то? – то росомаха… Мне вот Василь Петрович сказывал, что сюда, бывает, и тигери с Амура заходят. Это такая зверюга вся полосатая, кот котом. Только в полста раз больше и зубищи с вершок. Другой раз побежишь – и тигеря словишь на свою голову?
– Не побегу. Я Устьке забожился.
– Ты знал иль нет? – вдруг прямо спросил Антип. Ефим, не сразу поняв, о чём речь, недоумевающе вскинул на брата глаза. – Про Устю Даниловну знал? Что в тягости она была?! Не бреши мне тут только!
– Не знал, – глухо отозвался Ефим, отворачиваясь. – Вот ей-богу – понятья не имел. Она мне ни слова не говорила…
– Тьфу… Тятьки нашего с вожжами на тебя нету, дурогон! – с сердцем сплюнул Антип. – И что только она в тебе сыскала-то…
Ефим не ответил. Из дверей лазарета в который раз высунулась встревоженная физиономия караульного. Но Антип сердито махнул на него рукой, и солдат, выскочив из дверей, споро захромал куда-то за ограду.
Чуть погодя Антип поднялся.
– Ладно… Пора мне. На пять минут у Василья Петровича отпросился, а уже больше прошло. Ты, как доктор отпустит, тоже к нему под начальство пойдёшь. Я уж договорился. Будем новую печь ладить в заводе.
Ефим тоже встал. Криво усмехнувшись и глядя через плечо брата на пламенеющее солнце, спросил:
– Ну что, братка… Простишь аль нет? Нам ведь с тобой тут ещё долго на пару железами греметь. Не то в ноги тебе падать при всём народе?
– Сдурел?! – рассердился наконец всерьёз Антип. – Да ляд с тобой, анафема! Было б о чём говорить-то…
Они обнялись посреди двора. С силой стискивая плечи брата, Антип негромко спросил:
– Ну на кой чёрт ты мне не сказал, что утечь вздумал?! Завсегда ж с тобой вместе были… Берёза ещё этот, душегуб… А ну как не справился бы ты с ним там один?!
– Справился же… А ты бы нешто со мной побежал?
– И нипочём бы! – согласился Антип. – И тебя бы не пустил! Повис бы, как Жучка – и никуда б ты у меня не вырвался, обалдуй…
Они наконец оторвались друг от друга. Ефим поморщился, растирая потревоженный шрам под ключицей, а Антип сурово предупредил:
– Ещё раз таку штуку выкинешь – пожалеешь, что на свет сродился!
– Охти, глянь – уж портки у меня мокрые! – привычно огрызнулся Ефим.
Оба рассмеялись. И – разом вздрогнули, услышав истошный крик:
– Свят Господи! Ефим! Антип Прокопьич! Да что удумали-то?!
Братья дружно повернулись – и увидели Устинью, которая, придерживая на затылке платок, со всех ног бежала к ним через двор.
– Устька, Устька, что ты… – начал было Ефим, но жена, не слушая его, кинулась к Антипу:
– Антип Прокопьич, обещал ведь ты мне!!!
– Так ты с него слово взяла? – усмехнулся Ефим. – То-то, я гляжу, он добрый такой… Не боись, Устька, зря всполошилась. Не было ничего. Ну, смотри, видишь – целы оба? Никак, служивый тебя настращал?
– А как же! – Устинья никак не могла отдышаться, недоверчиво переводила взгляд с мужа на Антипа. – Мы с Катькой на речке бельё полощем… Гляжу – Кузьмич бежит… Поспешай, кричит, Даниловна, там твои вовсю уж бьются! Господи-и… Я бельё бросила – и во всю мочь назад… А вы тут что?!. Антип Прокопьич! Ты ж его на три головы умнее, а сам?!.
– Вот завсегда ты у неё умней оказываешься! – пробурчал Ефим.
– А то нет! – в один голос возмущённо ответили Устинья и Антип.
Потом Устинья тихо засмеялась, а Антип успокаивающе сказал ей:
– Да ты не беспокойся, Устя Даниловна. Поговорили, и всего делов. Я уж уходить собирался… – он взглянул через забор и ухмыльнулся. – Ой, а вон и Катька сюда летит! И с дрыном-то каким знатным!
– Убью-у-у-у-у!!! – пронзительно донеслось из-за забора, и на больничный двор вихрем ворвалась цыганка с суковатым поленом наперевес. – Устька, я сейчас… Я помогу… Я их!.. Они у меня!!! Ой, люди добрые… А что это тут делается?!
– А ничего! – вздохнул Ефим, оглядывая двор, в который уже набилось с десяток встревоженных солдат, и окна лазарета, откуда сквозь решётки торчали встрёпанные головы и бороды. – Кузьмич, где ты там хоронишься? Глянь, переполоху сколь наделал! Говорили ж тебе, служба, русским языком – не будет непорядка! Эх вы, зелёные ноги… С братом родным потолковать не дадут! Всё, валите по нарам, шелупонь, – кончился балаган!
– И-и-эх! – с сожалением присвистнул старый бродяга Ванька Перемёт и, отвернувшись от окна, выругал кого-то внутри лазарета: – А ты, холера, божился: «В кровь Силины сшибутся»! Гораздый брехать-то оказался! Робя, кто ещё-то на Ефимку ставил?
Тут уж рассмеялся и Антип. Погрозил кулаком в сторону разочарованных зрителей, подобрал с брёвен своего козла и пошёл со двора. Ефим осторожно посмотрел на Устинью:
– Устька, ну ей-богу ж, не дрались! И в мыслях даже не было! Я вон тебе печь белить взялся… Снова порть теперь углём-то, грамотейка… Пошто только доктор дозволяет казённую вещь уродовать? Да ты что ревёшь-то сызнова, дура?! Катька, да скажи хоть ты ей! Вот и поди тут с бабьём этим… Тьфу!
Эпилог
Июньский полдень в Бельском уезде исходил духотой и зноем. Над выгоревшим полем колыхалось золотистое облако пыльцы. Огромная липа у дороги тоже цвела, и её сладковатый, медовый запах разносился на вёрсты вокруг. Солнце палило нещадно. Но за дальним лесом уже густели, наливались сизой тьмой облака: там собиралась гроза. Василиса то и дело оглядывалась, с тревогой посматривая на тучу, и прибавляла шагу. Её босые ноги утопали в горячей дорожной пыли. Полотняная рубаха прилипла к спине, к потному лицу приставали мошки, но Василиса, отмахиваясь, шагала всё быстрей и быстрей.
