– Мы, конечно, чем могли, помогли, – хмуро рассказывал Андрей. – Только ведь Варваре Трофимовне дальше жить надо! Вы сами видели, в каком она состоянии! С кладбища мы с Петькой её чуть не на руках несли…
– И то верно, убивается по отцу – страсть! – всхлипывая, подтвердила Флёна. – Как бы ещё не слегла с расстройства. А в доме денег – полтина, да за фатеру не плочено… Всё, что было, Варька в аптеку снесла, думала батюшке помочь… А чем же поможешь, коли время ему подошло…
– Боже мой, кто бы мог подумать… – бормотал Нерестов, нервно ероша ладонью седеющие волосы. – Ведь старик вполне крепок был… Крестьянская ведь кость! По его словам, и не болел ни разу в жизни!
– Вот такие как раз в одночасье и сгорают! – хлюпнув носом, заявила Спиридоновна. – Иная старуха всю жизнь на болячки жалуется, а всё скрипит до ста лет да родню помаленьку хоронит. А Трофим Игнатьич вон как… Дочери перед смертью только и сказал: «Живи по чести да своим умом». И как святой отошёл…
– А мы тут ломаем голову, как поступить, – осторожно вмешался Петя Чепурин. – Разумеется, Варваре Трофимовне сейчас не до устройства собственной судьбы, но ведь время пройдёт… Она теперь одна и…
– Ну, долго-то одна не пробудет, – немедленно вставила Спиридоновна. – Охотников на такое добро найдётся. У меня то и дело кавалеры об ней спрашивают, да такие все обходительные!
– Ну, знаете ли, только сводничества нам недоставало! – густо покраснев, взвился Петя. – Вы, Марья Спиридоновна…
– А вы помолчите, сударь мой! – поджала губы в оборочку хозяйка мастерской. – Я сводничеством отродясь не занималась. А только порядочной девице нужно пораньше судьбу свою устраивать! И не с голодранцем каким из красильной и не со студентом нищим – не в обиду вам будет сказано, – а с солидным человеком! Который ей и жизнь безбедную устроит, и плакать не заставит!
– Да что же это такое, господа!.. – возмутился и Андрей. – Что это за булыжники в наш огород?! Мы, кажется, никогда не позволяли себе… И с чего вы взяли, что…
– Сорок лет на свете живу, много чего знаю! – отрезала Спиридоновна.
– Дамы и господа, ругаться сейчас вовсе не время, – строго заметила Полина. – Нам надо что-то решать! Между прочим, скоро утро!
Все посмотрели в окно. Там стояла глухая ноябрьская темнота. Но скрипучие часы в углу в самом деле показывали пятый час утра, и со двора, словно подтверждая это, послышался сиплый петушиный крик.
– Аким Перфильич, скажите хоть вы этой… этой почтенной даме! – возмущённо обратился Андрей к Нерестову. – Она теперь житья не даст Варваре Трофимовне и в конце концов затащит её к себе в мастерскую навечно! А Варя ведь талантлива, ей нужно продолжать… Любой ценой продолжать писать!
– Если бы только удалось её саму убедить в этом, – грустно сказала Анна. – Варя – такая же крестьянская косточка, как её отец. Привыкла к тяжёлому труду, к постоянной работе. А живопись, как это ни глупо, трудом вовсе не считает! Так и говорит: «Если мне работа в радость и устатка не делает, значит, это не труд, а забава!» А её «Пруд в Борисове», между прочим, за двадцать рублей в лавке взяли!
– Вот на это и стоит нажимать! – провозгласил Андрей, подхватывая с блюда последний кусок селёдки. – На то, что живопись доход может приносить! И ничуть не меньший, чем вся эта белошвейная чепуха!
– Уж позвольте, сударь мой!.. – снова вскинулась Спиридоновна, но все так замахали на неё руками, что почтенная особа была вынуждена замолчать. Воцарилась тишина. Все, как один, уставились на Нерестова, который молча, задумчиво постукивал пальцами по столу.
– Аким Перфильич… – нерешительно окликнула художника Флёна. – Что ж нам поделать-то? На вас вся надёжа, как скажете – так и будет! Вас Варя послушает! Вы её батюшке другом были, такое участие в них приняли. Варька вас ух как уважает!
– А Флёна-то, то есть Фёкла-то наша, права, – с заметной неохотой признал Андрей. – Варвара Трофимовна ценит ваше мнение. Так вы её убедите, Аким Перфильевич?
– Право, не знаю, как и поступить, – медленно, глядя в стол, сказал Нерестов. – Тут даже и не я должен… Нужно, чтоб Варя сама… Сама поверила в свои силы, в то, что она сумеет… И, разумеется, мы её не оставим. Вот что, господа. Одна мысль у меня имеется. Надо только подумать, как это устроить.
В середине января, вьюжными сумерками, когда по Замоскворечью носились белые столбы снега, в большой шестикомнатной квартире на Полянке царил кавардак. Роскошная квартира принадлежала домовладельцу Емельянову и обычно сдавалась внаём. Но на сегодняшний вечер помещение было предоставлено хозяином для выставки картин молодой художницы. Купец Емельянов, хлебный торговец, державший в Москве четыре лавки, лабаз в Охотном ряду и магазин на Лубянке, отчего-то мнил себя покровителем высоких искусств. Когда молодые художники пришли к нему с просьбой о выставке, купец, недолго думая, предложил одну из своих квартир. Предложение было с восторгом принято, а самому Емельянову вручены восемь билетов на выставку – с угощением, концертом и танцами. Супруга купца, правда, забеспокоилась, что станется с квартирой после студенческой пирушки. Но мадам Емельянову клятвенно заверили в том, что всё будет вычищено и убрано, а со стороны дворника и квартального не окажется никаких претензий: «Вечеринка без вина будет, на том мадемуазель Зосимова особо настаивает!»
Подготовку начали с раннего утра – и всё равно к вечеру оказалось, что почти ничего не готово. Мебель из трёх комнат была вынесена, и по стенам развешаны картины Вари. Расстановкой и отбором картин руководил лично Нерестов. В огромном зале с роялем должны были проходить танцы, но рояль оказался чудовищно расстроен (Емельянов держал инструмент исключительно для солидности). За настройщиком Селуянычем в Колокольников переулок понёсся Петя Чепурин. Селуяныч оказался вдребезги пьян. Вместо него прибыл его ученик – грязный, встрёпанный Николашка в стоящей колом от застарелого пота рубахе. Николашка заявил, что меньше чем за полтину работать не возьмётся, «потому струмент конченый – хоть селёдку в нём соли!». Полтина была обещана, и Николашка нырнул в рояль. Студенты неуверенно обещали добыть цыган с гитарами, но на это никто особенно не надеялся: цыгане стоили слишком дорого. Над угощением спозаранку трудились Фёкла с матерью. Украшением комнат занималась Анна с сестрой. Посуду принесли из трактира, и в последней свободной комнате уже были установлены столы.
– Скатерти, главное, счесть, не забыть! – вслух размышлял мастеровой Яша, стоя посреди залы с огромным самоваром в руках. – Как есть дюжину в трактире дали, но велели стирать опосля самим, иначе – платить отдельно! Конфеты от Еремеева заказали, с минуты на минуту будут… Пирожных брать не стали, уж больно дорого, пусть уж лучше пироги. У Спиридоновны пироги знатные: ни в один карман не влезают!
– А княгиня ежели приедут? – запыхавшаяся Флёна ворвалась в комнату с охапкой салфеток. – Княгиня с дочерьми могут и пирожных захотеть…
– Захотят – пускай в кондитерскую едут! – грубовато сказал Андрей Сметов, который расставлял вдоль стен стулья. – Мы сюда не жрать приглашаем, а картины смотреть! Да, думаю, Флёна, что и не явится твоя княгиня. Не княжеское дело по студенческим выставкам бегать. Им бы балы у губернатора да журфиксы всякие, а у нас тут по-простому…
