Варя, ахнув, собралась было что-то спросить, но рука Пети Чепурина предупредительно сжала её локоть.
– Постой! – нахмурился купец. – Погоди! Ценитель твой ведь этого «Рассвета» не видал ещё? Ну, так даю тебе пятьдесят пять! И Варваре Трофимовне выгодней будет! А я сей пызаж в парадной комнате повешу! Ну – по рукам?
– Единственно из уважения к вам, Силантий Дормидонтыч… – Андрей, казалось, колебался. – Надеюсь, вот этот «Заросший пруд» вы покупать не намерены? Его я тоже приглядел для своего поручителя.
– Ещё как намерен! – тут же вскинулся Емельянов. – Оченно мне по нраву, прямо как у тятеньки в деревне вид-то… Беру и «Пруд»! И вон тех петухов на заборе! Уж больно вид у них бойцовский!
– Бога побойтесь, Силантий Дормидонтыч! – делано возмутился Андрей, кося бешеными чёрными глазами в сторону Флёны, почему-то зажимающей себе рот. – Однако вкус у вас отменный: самые лучшие пейзажи отобрали! Право, мне не с чем будет к своему поручителю прийти!
– А и обойдётся твой поручитель! – отмахнулся счастливый купец. – Купи ему вон те приказчичьи рожи шельмовские! Пущай радуется, что не у него служат! Варвара Трофимовна, потрудись получить за картинки… Да ещё нельзя ль милости попросить – с Параши моей патрет снять? Да чтоб покрасивше! Сваха на днях приходила, для жениха патрет спрашивала! Надобно, чтоб Паранюшка завлекательна казалась… А то там завод сахарный, да два магазина, третий строится, да дом на набережной… Уж как хотелось бы, чтоб дело сладилось! Не откажи! В платье грогрон чтоб Паранька была и с шалею персицкою, за кою двести рублей плачено!
Петя Чепурин, умирая от смеха, скрылся за портьерой. Емельянов, сжимая в руках открытый бумажник, выжидательно глядел на Варю.
– Право, Силантий Дормидонтыч… Прасковья Силантьевна и так хороша отменно, портрет испортить нельзя будет… Извольте, я возьмусь! Вам как скоро надобно?
– Да уж желательно побыстрей! Сколько стоить будет, чтобы прямо завтра начать?
– Нисколько! – поспешила сказать Варя, прежде чем Андрей открыл рот. – Вы наш благодетель, без вас и выставки не было б, так что завтра я приду! Только очень прошу – пораньше утром. Иначе не будет нужного освещения.
Дородная Параша в кисейном платье поморщилась было, но отец сурово сказал:
– Встанешь, квашня, не рассыпешься! Для собственного счастья и недоваляться на перине-то можно! Приходи, Варвара Трофимовна, прямо с утра, покуда в магазин не уйду. Сам отопру тебе.
Купеческое семейство чинно удалилось в залу, где заканчивались последние лихорадочные приготовления к концерту. Петя Чепурин вместе со смеющейся Анной принялись снимать и упаковывать купленные картины, а встревоженная Варя увлекла на кухню Андрея:
– Андрей Петрович, Христа ради, что ж это такое?! Какой ещё покупатель? Откуда у вас такие деньжищи? Что ещё вы придумали? Почему не упредили меня даже?! Господи, да вы, воля ваша, полицейским участком кончите!
– Варвара Трофимовна, не беспокойтесь! – Андрей улыбался ехидно, но радостно. Достав из кармана свою пачку, он протянул её Варе. – Смотрите! Это мы с Петькой и Яшей Стасовым придумали! Чтоб купчину на деньги растрясти! Ну, смотрите, смотрите внимательней!
Варя недоверчиво осмотрела пачку денег – и вдруг прыснула, сморщив нос. Это была обычная резаная газетная бумага. Лишь сверху и снизу были положены настоящие кредитки.
– Бог ты мой… Чисто цыгане с Конного… – пробормотала она. – А ещё студенты!
– Да ведь как всё прошло без сучка-задоринки! – радовался Андрей. – А то выдумал – «Рассвет» за двадцать рублей! А вы ведь и отдали бы!
– Да ведь он больше не стоит!
– Об этом позвольте судить истинным ценителям вашего таланта! – высокомерно заметил студент. – А теперь позвольте предложить вам руку – и пройдёмте в зал! Там, кажется, уже начинается!
В зале действительно уже начался концерт. Анна, стоя у рояля, читала стихи молодого поэта Аполлона Григорьева. Чтица отчаянно волновалась, звонкий голос её то и дело срывался, но зрители поощрительно аплодировали, а под конец даже устроили овацию. Раскрасневшейся девушке пришлось прочесть на бис «Талисман» Пушкина – и лишь после этого её отпустили. Затем они с Флёной исполнили дуэтом под фальшивящий рояль «Вдоль по Питерской». Певицы имели бешеный успех – главным образом потому, что Емельянов, вдохновлённый удачной покупкой, вздумал подпевать. Ни голоса, ни слуха у достойного торговца не было, но сила и страсть исполнения были таковы, что в квартире задребезжали стёкла. Затем высоченный Яша Стасов и маленький Петя Чепурин исполнили кавказский танец, больше смахивающий на «Барыню», а Антон аккомпанировал им на жестяном подносе. Это было до того потешно, что зрители так и покатывались со смеху. А потом вдруг по залу пронёсся восторженный шёпот: «Цыгане, цыгане, цыгане прибыли!!!» – и в зал под угрожающий рокот гитар и бубна вошли три весьма колоритные фигуры.
– Свят господи, чисто лешие… – пробормотала Пелагея Емельянова, глядя на гитаристов – с длиннющими разбойничьими бородами и в красных рубахах навыпуск. – Где они только этаких цыган добыли? Наши-то, с Живодёрки, ангелы рядом с этими… Нешто табор какой согласился?..
Певица выглядела ещё оригинальнее. Высоченная, выше своих музыкантов, широкоплечая особа в мешковатом синем платье, перехваченном шалью с кистями, с буйными кудрями, спадающими на лицо, она неловким реверансом приветствовала всё собрание. Затем величественно кивнула гитаристам и рявкнула таким густым басом, что крякнул от восхищения даже Емельянов:
– Мы на лодочке катались – за-а-а-алатистой-за-а-алатой!!!
«Лодочку» встретили восхищёнными аплодисментами. Цыгане ударили по струнам, запели залихватскую «Камаринскую», и цыганка, опрокинув по дороге стул, ринулась плясать. Из-под её длинной юбки отчётливо видны были солдатские сапоги. От яростной чечётки затрещал паркет и забились язычки свечей. Цыганка носилась от окна к окну, взмахивала шалью, басила: «Эх, раз, ещё раз!», и двигала мускулистыми плечами так усердно, что платье в конце концов поползло с них.
– Охти мне… – пробормотала Флёна, увидев в вырезе певицыного платья волосатую грудь. Но тут грянули последние аккорды, цыганка в экстазе схватила себя обеими руками за волосы, и…
– Ай-й-й, батюшки-святы!!! – в два голоса заголосили Параша и Февронья Емельяновы. Мать их мелко крестилась, глядя на то, как буйно вьющийся цыганский скальп летит под ноги зрителям. А под ним обнаружилась знакомая, ехидная, донельзя разрисованная углём и жжёной пробкой физиономия.
– Отец небесный… – всплеснула руками Варя. – Андрей Петрович! Ну… охти ж мне!!!
Больше она ничего не успела сказать: «цыган» окружила восхищённая, кричащая толпа студентов. Цыганка-Андрей взлетел к емельяновской люстре, подброшенный дюжиной крепких рук; вслед за ним полетели, болтая ногами, и гитаристы. Нерестов хохотал взахлёб, прислонившись к дверному косяку. Дробно заходилась смехом Спиридоновна, хихикали купеческие дочки.
