Я повертела в руках домовых из дерева, которых тут же на месте выстругивал мастер с рыжей бородой, сам невероятно похожий на домового; постояла возле марципанов и наконец увидела то, что нужно: глиняные домики-фонари. Здорово, наверное, наблюдать, как теплится свечка в окошке.
Продавщица упаковала домик в бумагу и вручила мне. Я отошла, и на меня вдруг набросилась тревожная мысль: середина июля, половины лета уже нет. Скоро домой, а дома ждут не тебя, там ждут повзрослевшую, серьезную дочь: на носу одиннадцатый класс, надо налегать на английский, сдавать экзамены, поступать в институт, строить карьеру. Нет времени болеть.
Я чувствовала себя лишней в толпе здоровых счастливых людей. Они перешучивались, что-то примеряли, что-то покупали. Играла веселая музыка.
Я побрела к сцене – скоро будет Глеб.
Хотелось вырваться, сбежать, спрятаться, но я шла через толпу, напустив на себя веселый вид, чтобы никто не догадался, что мне плохо.
22
Ведущий объявил Глеба.
«Глеб Самарин» так хорошо звучало со сцены, что мы громко зааплодировали. Толпа подхватила.
К нам прорвался Стас. Над головой он держал два хот-дога.
– Очередь, как в голодном сорок седьмом! Я с запасом взял. Кто-нибудь хочет?
– Поприветствуем Глеба Самарина с народной песней «Ой, то не вечер»!
Зрители напирали, подталкивая нас ближе к сцене.
Глеб не появлялся.
Мы переглянулись и снова уставились на пустую сцену.
Ведущий отчаянно улыбнулся:
– Громче, друзья! Аплодисменты Глебу Самарину!
На этот раз хлопали вяло. Зрителям ожидание начинало надоедать. Кто-то присвистнул, кто-то прокашлялся, один выкрикнул:
– Самарин, выходи!
Несколько человек начали скандировать:
– Вы-хо-ди!
– Да где он? – забеспокоилась Анечка. Она встала на цыпочки и вытянула шею.
– Так, подержи! – Стас всучил Яне хот-доги и куда-то исчез.
Ведущий приложил палец к наушнику и покивал. В микрофон объявил что-то про технические неполадки, и на сцену вместо Глеба выскочили гимнастки в обтягивающих костюмах, похожих на рыбью чешую.
Грянула музыка, зрители радостно загудели.
– А они куда лезут?! Сейчас же Глеб! – возмутилась Яна, но голос ее потонул в общем гомоне.
– Какие еще неполадки? – нахмурилась Анечка.
– Ладно, пошли отсюда, у меня сейчас уши взорвутся, – скомандовала Яна и стала прокладывать нам путь, выставив хот-доги вперед.
Мы безрезультатно обошли двор. Ни за сценой, ни на развалинах мальчиков не было. От голода и усталости меня начинало подташнивать. Мы встали у водонапорной башни и дожидались, пока Анечка дозвонится мальчикам.
Вскоре Янино терпение лопнуло, и она швырнула остывшие хот-доги в мусорный бак.
– Ну почему он не вышел? Такой шанс упустил!
Я знала почему, но как это объяснить? Тяжело вскрывать тугую липкую паутину, которую страх умеет плести не хуже гигантской паучихи Шелоб
[17]. А может, Глеб никогда и не хотел выступать перед публикой, просто голос обязывал. Почему так страшно не оправдать чужих ожиданий? Кажется, что кто-то другой лучше знает?
Наконец вернулся Стас:
– Нигде его нет. Видимо, уехал.
– В смысле – уехал? – возмутилась Яна. – Хоть бы предупредил! Тащились сюда ради него.
– Это же его первый концерт, он переволновался, – сказала Анечка.
– Ну и что? По-твоему, нормально вот так взять и свалить?
Никому больше не хотелось смотреть на поделки, рыцарей и человека-медведя. Мы побрели на остановку. Стас и Яна всю дорогу препирались из-за хот-догов. А я подумала: вдруг у Глеба тоже случилась паническая атака? «Взять и свалить» – именно то, что хочется сделать во время приступа. Убежать, не говоря никому ни слова. Если это впервые, то сейчас бы поговорить с ним, объяснить… Только трубку не берет. А если спросит, откуда я все это знаю?
Нас подобрал совсем новый автобус, на креслах была такая чистая обивка, словно это его первый день на работе. По салону гулял свежий кондиционированный воздух, и пахло чем-то приятным, цитрусовым. Пассажиров было немного. Никто не шумел, я сидела в первом ряду. В первом ряду почти не укачивает, это успокаивало.
Вдруг как обожгло: дитимин! Я таблетку не выпила перед обратной дорогой!
Я стала рыться в сумке: в ней будто выросли новые карманы – ничего не найти. Куча пустых пластиковых гнездышек из-под таблеток и пара оранжевых гигиенических пакетов из самолета. Когда мы приземлились и родители встали в очередь в проходе, я как воровка запихнула в сумку эти пакеты. Было стыдно, но я не могла оставить их там, в спинках кресел. Пакеты придавали мне уверенности: если будет тошнить, то хотя бы не у всех на виду.
Наконец я нашла дитимин в кошельке, в отделе для мелочи. Специально туда положила, чтобы не искать. Слава богу, а то уже руки задрожали.
Ой! Розовая таблетка выскочила из пачки под сиденье. Я наклонилась. Поднять дитимин с пола я не брезговала – у меня с собой была всего одна таблетка.
– Саш, ты что-то потеряла? – спросила Анечка, заглядывая мне через плечо. Она сидела сзади.
– Жвачку, – буркнула я.
– У меня есть! – Она протянула мне пачку, и сердце продуло сквозняком страха.
– Спасибо.
Я вжалась в сиденье. Жвачка была мятная до остроты. В голове колотилась лишь одна мысль: сейчас начнется приступ.
Пальцы вмиг стали мокрыми, голодная тошнота усилилась. Страх почувствовал свое превосходство надо мной, что-то холодное и вязкое заволокло внутренности, как будто решило обездвижить сердце.
Я надавила ногтем на подушечку пальца. Не помогло. Воздух поступал в легкие как через соломинку. Ребята сочиняли сообщение Глебу, но я не могла к ним присоединиться, мне сейчас и слова не выдавить. Я уже за чертой.
Надо попросить водителя остановить, выйти на воздух. Все нормально, в сумке гигиенические пакеты – нужно только выйти, чтобы никто не увидел. Но я не решаюсь обратиться к водителю, больше всего я боюсь привлечь к себе внимание.
Терпи, терпи, терпи!
Я словно против воли делаю шаг со скалы, сердце ухает вниз. Мне страшно пошевелиться, со стороны я кажусь парализованной, а внутри все взрывается. Паника захватывает меня целиком – в один миг.
Дрожащими руками я разворачиваю оранжевый бумажный пакет. Он шуршит, привлекает внимание.
Стас оборачивается:
– Саш, тебе плохо? Остановите, пожалуйста, тут девушке плохо!
