– Это Басё, – ответил Фудзиюки. – Жаль, что мне приходится вам переводить. На французском это звучит не так изящно, как на японском…
Японский давался Спиридонову с большим трудом. Он понемногу читал и даже пытался писать, вызывая своими корявыми иероглифами сдержанную улыбку учителя, но говорить у него решительно не получалось. Ни одного слова он не мог произнести правильно или хотя бы разборчиво и очень об этом сожалел. Однажды он поймал себя на мысли, что хотел бы написать для Акэбоно хайку, но не грустную, как хайку японцев, а жизнеутверждающую. Но, увы, его скудных познаний в японском для этого было мало. Приходилось довольствоваться стихами на французском.
* * *
На этом месте воспоминаний Виктор Афанасьевич проснулся – поезд затормозил, а затем, чуть сдав назад, встал. Виктор Афанасьевич не знал, как долго продлится остановка, поэтому решил воспользоваться оказией и без всякого промедления занялся короткой зарядкой. Для человека, регулярно занимающегося спортом, зарядка жизненно необходима, как, впрочем, и для любого, кто хочет держать себя в форме. На форму Виктор Афанасьевич не жаловался: как и двадцать лет назад, он был крепок, подтянут и физически закален. Женщины неизменно проявляли к нему интерес, а поскольку революция уравняла оба пола в правах и избавила граждан нового мира от «буржуазных предрассудков», порой они это делали совершенно прямолинейно и настойчиво, не считаясь даже с собственным семейным положением. Естественно, семейное положение самого Спиридонова, не говоря уж о каких-то иных нюансах, волновало их еще меньше, но все они неизменно удивлялись, получая от ворот поворот. Жил Виктор Афанасьевич бобылем, как монах, и на то были причины, те самые, о каковых он не желал вспоминать.
Поэтому, делая зарядку, Виктор Афанасьевич твердо решил, что если и будет сегодня предаваться воспоминаниям, то исключительно о том периоде, о Русско-японской войне и о своем учителе и друге, странном японце Фудзиюки Токицукадзэ, в крайнем случае об Акэбоно. Вспомнить было о чем, ведь Фудзиюки как минимум дважды спасал ему жизнь. В первый раз – как врач, во второй – как друг и учитель.
Но как часто мы даем себе несбыточные обещания! И вовсе не потому, что нам так нравится обманывать, себя в том числе. Есть то, над чем человек не властен, то, что, как говорят англичане, beyond my control – в частности, воспоминания.
* * *
В тот день Фудзиюки куда-то надолго отлучился, и Спиридонов был предоставлен фактически сам себе. При госпитале он пребывал уже не как военнопленный, а, по сути, как персонал, имел полную свободу передвижения и наслаждался, если можно так выразиться, отсутствием контроля со стороны японцев. Он мог даже бежать, мысли о побеге все еще посещали его порой. Но куда бежать? КВЖД работала только на участке от Артура до Талиенваня. Оба эти порта и Дальний были под полным надзором японцев, так же как и сама дорога. Можно было морем уйти в Китай на одной из джонок Печилийского залива, но вряд ли китайцы не выдали бы его японским властям: для хунхузов что русские, что японцы были все едино оккупанты, и на их помощь рассчитывать не приходилось. Столь же нереально было уйти на север к нерешительно топтавшемуся Куропаткину. Оставалось лишь, вверившись судьбе, дожидаться, пока эскадра Рожественского не всыплет чертей адмиралу Того или, наоборот, пока сама не будет избита настолько, чтобы в верхах согласились на мирные переговоры. Иными словами, перспективы будущего были туманны, однако Виктор Афанасьевич в глубине души все еще надеялся – на то, что генерал-адъютант Его Величества покажет непобедимому Хэйхатиро Того места зимовки раков в Японском море, а великий теоретик и ученик прославленного Скобелева, ободренный этим успехом русского оружия, решится-таки провести свое Бородино где-то между Харбином и злосчастным Мукденом.
Еще полгода назад Спиридонов при таких условиях бежал бы, не раздумывая, но, вероятно, уроки Фудзиюки что-то изменили в его характере. Ребячество и бесшабашность уступили место осмотрительности и рассудительности. «Умереть не штука, – думал тогда Спиридонов, – но умирать надо с пользой для Родины; а лучше вообще не умирать, а жить, дожидаясь нужной оказии. Да и не бросать же Акэбоно… Подождем; судьба изменчива, или, как говорит Фудзиюки, ян рано или поздно сменит инь. Авось выйдет и оказия». Для этой оказии у Спиридонова было все готово – он собрал небольшой тормозок с припасами на дорожку на двоих, по случаю раздобыл для себя и Акэбоно китайскую одежду и исхитрился аккуратно увести из арсенала револьвер системы «наган», доставшийся японцам в качестве трофея. Револьвер, правда, был неисправен, но Спиридонов, покумекав на досуге, довел его до ума. Труднее было обеспечить себя боеприпасами, но, когда он стал регулярно бывать в Талиенване, где у китайцев, кстати, был базар, то выменял себе на реквизированные у несколько пообросших запасами японцев продукты два десятка патронов и еще один «наган», порядочно раскуроченный. Его он использовал как источник запчастей. Масло для смазки стащил в зубоврачебном кабинете, какой, оказывается, был при госпитале. В российском полевом госпитале стоматолог был такой же дичью, как, к примеру, гаруспик. Оставалось лишь позавидовать вчерашним японским крестьянам – от зубной боли русский солдат лечился настоем черемши на водке, который помогал немного лучше, чем заговор деревенской бабки, и то в основном как средство обеззараживания и местной, а чаще всего общей анестезии.
То есть, имея средства для побега, с побегом Спиридонов не спешил, ожидая, что после успешного прорыва второй эскадры во Владивосток и активизации куропаткинской армии японский тыл придет в замешательство, и тогда бежать будет легче, даже с Акэбоно. Его удерживала еще одна мысль – сбежав, он потеряет возможность брать уроки у Фудзиюки. Не тащить же его с собой волоком, право слово? А добровольно на такую авантюру его учитель не согласился бы ни за какие коврижки – Фудзиюки Токицукадзэ был не меньшим патриотом Японии, чем Спиридонов – России. Поразительно, но людям, любящим Родину, намного легче понять друг друга, хоть бы и находясь по разные стороны баррикад, хоть бы и глядя один на другого в прорезь прицела.
Поэтому весь тот день Спиридонов слонялся по госпиталю, удивляясь внезапному отсутствию начальства, не только его непосредственного, но и всего госпиталя в целом. Шестым чувством он ощущал: произошло что-то важное. Впрочем, что именно – догадаться было несложно. Либо эскадра Рожественского прорвалась к Владивостоку, либо дала Того генеральное сражение. Значит, новости будут, и будут скоро.
И новости не заставили себя ждать. После ужина в госпитале возникло какое-то оживление. Спиридонов все еще плохо понимал по-японски, но он не мог не заметить радости, охватившей персонал. Из услышанного он понял лишь, что речь идет о Того и что войне скоро конец. Но чему японцы так радуются? Ведь наверняка у Того с Рожественским состоялось кровопролитное сражение. Конечно, флот Японии был у своих берегов, где ему могли помочь около сотни миноносцев, а эскадра Рожественского была вымучена и измотана тяжелейшим походом через весь мир, через три океана. Однако у Того после потери под Артуром первоклассных эскадренных броненосцев «Хацусэ» и «Яшима» оставалось лишь четыре полноценных линейных корабля, да и те потертые в предшествующих боях, тогда как у Рожественского их было вдвое больше, причем четыре из них только-только сошли на воду и относились к тому же типу, что и второй по силе броненосец Артурской эскадры, «Цесаревич».
