Так встретил ли он кого-нибудь?
Вероятно, нет, а объяснять сложности своих отношений дочери, которой едва исполнилось тринадцать, он в любом случае не собирался.
– Нет, – ответил он, – я никого не встретил. Но теперь мне действительно надо ехать.
Торкель обнял ее. Крепко.
– Поздравляю с днем рождения, – прошептал он. – Я тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя, – ответила дочка, – и мой телефон.
Она прижалась намазанными новым блеском губами к его щеке.
Когда Торкель ехал в машине в городок Тумба, на его лице по-прежнему сияла улыбка.
Он позвонил Урсуле.
Она уже выехала.
В машине Торкель поймал себя на мысли, что надеется, что это окажется нечто другое. Кто-то другой. Что связи с остальными убитыми женщинами не обнаружится. Окажется, что этот случай первый. Но нет. Торкель понял это, как только заглянул в спальню.
Нейлоновые чулки. Ночная рубашка. Расположение.
Третий.
Для описания огромной раны на горле «от уха до уха» было не достаточно. Скорее, от одной стороны позвоночника до другой. Как, когда открывают консервную банку и оставляют маленький кусочек, чтобы иметь возможность отогнуть крышку назад. Горло женщины было практически полностью перерезано. Для нанесения ей подобных ран требовалась изрядная сила. Кровь была повсюду: высоко на стенах и по всему полу.
Урсула уже вовсю фотографировала. Она аккуратно ходила по комнате, стараясь не наступать на кровь. Всегда первая на месте, если только могла. Она подняла взгляд, кивнула в знак приветствия и продолжила снимать. Торкель задал вопрос, ответ на который уже знал.
– Такое же?
– Абсолютно.
– Я по пути сюда позвонил в «Лёвхагу»
[2]. Он сидит, как сидел.
– Это нам вроде и так известно?
Торкель кивнул. «Не нравится мне это дело», – думал он, стоя в дверях спальни и глядя на убитую женщину. Ему уже доводилось стоять в дверях других спален и смотреть на других женщин в ночных рубашках, со связанными нейлоновыми чулками руками и ногами, изнасилованных и с перерезанным горлом. Первую они нашли в 1995 году. Затем последовали еще три, прежде чем им в конце весны 96-го удалось схватить убийцу.
Хинде приговорили к пожизненному пребыванию в «Лёвхаге».
Он даже не обжаловал.
И по-прежнему сидит там.
Однако новые жертвы были идентичными копиями его жертв. Руки и ноги связаны таким же образом. Перерезанное горло. Даже голубой оттенок белых ночных рубашек точно такой же. Это означало, что человек, которого они ищут, не только серийный убийца, но и copycat
[3]. Некто, по какой-то причине копирующий убийства пятнадцатилетней давности. Торкель посмотрел в свою записную книжку и снова обратился к Урсуле. Она принимала участие в тот раз, в девяностые годы. Она, Себастиан и Тролле Херманссон, которого потом в принудительном порядке отправили на пенсию.
– Муж сообщил, что около девяти утра получил ответ на смс, а в час дня нет, – сказал он.
– Может соответствовать. Она мертва уже более пяти часов, но меньше пятнадцати.
Торкель лишь кивнул. Он знал, что Урсула права. Если бы он спросил, она бы указала на то, что rigor еще не достиг ног, autolys недостаточно выражен, начали образовываться tache noire
[4] и прочее на судебно-медицинском жаргоне, который он, невзирая на долгие годы в полиции, так и не позаботился освоить. Если спрашиваешь, тебе отвечают на нормальном шведском языке.
Урсула вытерла тыльной стороной ладони пот со лба. На втором этаже было жарче, чем на первом. Июльское солнце палило весь день. В комнате жужжали мухи, привлеченные кровью и пока еще не заметным глазу, но уже начавшимся разложением.
– Ночная рубашка? – поинтересовался Торкель, в последний раз взглянув на кровать.
– Что с ней такого? – Урсула опустила камеру и присмотрелась к старомодной хлопчатой рубашке.
– Она одернута.
– Возможно, муж. Чтобы ее немного прикрыть.
– Я спрошу его, прикасался ли он к ней.
Торкель покинул дверной проем. Вернулся на кухню, к безутешному мужу. Это дело ему очень не нравилось.
* * *
Высокий мужчина проспал несколько часов. Придя домой, он рухнул в постель. Так он поступал всегда. Ритуалы. В крови у него бурлил адреналин. Он толком не знал, что происходило, но задним числом казалось, будто за то короткое время, что он активно действовал, растрачивался недельный запас энергии. Но вот он очнулся. Часы прозвонили. Настала пора быть эффективным. Снова. Он вылез из постели. Так много еще нужно сделать. И все надо непременно выполнять правильно. В нужное время. В правильном порядке.
Ритуалы.
Без них все превратилось бы в хаос. Хаос и страх. Ритуалы создавали контроль. Делали зло меньшим. Боль менее болезненной. Ритуалы не подпускали тьму.
Мужчина присоединил фотоаппарат «Никон» к компьютеру и быстро и привычно закачал туда 36 снимков.
Первый – когда женщина, плача и скрестив руки на груди, стояла в ожидании, пока он даст ей ночную рубашку. Кровь из одной ноздри стекала на нижнюю губу. Две капли по пути на пол задели ее правую грудь, оставив красные следы, точно дождь на оконном стекле. Раздеваться она поначалу отказывалась. Думала, что одежда ее, возможно, защитит. Спасет ее.
На тридцать шестом, последнем снимке, ее безжизненный взгляд устремлен прямо в камеру. Он тогда присел возле кровати на корточки и наклонился поближе, так близко, что чувствовал тепло крови, которая все сочилась и сочилась из зияющей дыры в горле. Бóльшая часть крови к тому времени уже покинула тело и более или менее впиталась в простыни и матрас.
Попутно он быстро проверял фотографии. Ночная рубашка надета. Нейлоновые чулки. Узлы. Трусы сняты. До содеянного. После. Нож в работе.
Страх.
Осознание.
Результат.
Все выглядело хорошо. Все 36 пригодны для использования. Отлично. Несмотря на почти неограниченную мощность цифрового аппарата, ему хотелось держаться в рамках старой пленки. 36 снимков. Не больше и не меньше.
Ритуалы.
* * *
Когда Торкель спустился с лестницы, Билли стоял на коленях возле входной двери.
– Насколько я вижу, на двери никаких повреждений нет, – сообщил он своему начальнику. – Похоже, его впустили.
