Теперь ему предстояло решить еще одну проблему: он не был уверен, что сразу сможет ходить. Он подтянулся, вылез из кабины и сел на верхнюю часть самолета. Его ноги были как лапша – за девять дней отсутствия физических нагрузок мышцы атрофировались. Он отталкивался дальше назад по фюзеляжу, передвигаясь и вытягивая ноги. Он даже мысли не допускал, чтобы его снимали с самолета: это было просто несовместимо с его профессией и репутацией. Он решил, что надо сидеть и раскачиваться, отталкиваться и напрягать ноги. Оттягивая серьезные движения до тех пор, пока это было возможно, Дик – уже снова в черной ковбойской шляпе – осторожно спустился на землю.
Первым в очереди на объятия с ним оказался Берт. Заканчивался декабрь, и это был лучший в его жизни рождественский подарок.
Однако новый год начался совсем иначе. 28 января 1986 года, через 73 секунды после старта, очередной космический челнок «Челленджер» взорвался, погибли все семь астронавтов, в том числе учительница средней школы. По итогам расследования причиной катастрофы сочли отчасти механическую неисправность, отчасти отказ управления. Члены комиссии Роджерса, назначенной для определения причин катастрофы, сочли, что, кроме всего прочего, руководители НАСА недостаточно точно рассчитывали уровни рисков. Член комиссии Ричард Фейнман, физик из Калтеха и лауреат Нобелевской премии, пришел к выводу, что «руководство НАСА преувеличивает надежность своих изделий до степени фантазии».
Берт следил за работой и выводами комиссии издалека, и у него в памяти четко отпечатались слова летчика-испытателя Чака Йегера, который как-то по случаю заехал к нему. Йегер тоже был включен в состав комиссии и принял участие в первом заседании, на котором речь шла в основном об уплотнительных кольцах «Шаттла», которые разрушились из-за того, что утро, на которое был назначен запуск, выдалось очень холодным (на одном из заседаний комиссии Фейнман просто взял такое уплотнительное кольцо и поместил его в ледяную воду, чтобы показать, как ухудшаются свойства выбранного материала под действием холода). Йегер, обладавший большим мужеством, но очень небольшим терпением, слушал это обсуждение, растянувшееся на несколько часов. Он довольно быстро понял, что НАСА собирается ограничить полеты «Шаттлов» на долгие годы, ушел с первого же заседания комиссии и не собирался присутствовать на остальных. На заданный уже в коридоре вопрос, почему он уходит, он огрызнулся: «Дайте мне теплый день, и я взлечу на этой чертовой колымаге!»
Йегера можно было не любить по многим причинам, и в разные моменты Берт относился к нему по-разному, но всегда восхищался его могучим духом. Йегер вписывался в самолет, как входит в цель пуля калибра 0,50 с игловидным наконечником, и летел в неизвестность на своем X-1 быстрее любого другого пилота. Берт знал, что его брат Дик слеплен из того же теста. Все, чего Дик когда-либо хотел, – это сделать нечто значительное с точки зрения авиации. И вот это случилось. Собранная с миру по нитке команда, работавшая в пустыне, отвергала благоразумные варианты, игнорировала скептиков и, как оказалось, творила историю. Берт получил прозвище Волшебник из Мохаве. И в рукаве его джинсовой куртки было запрятано много других чудес.
5
Космическая медицина
Питер гнал свой черный «транс-ам» по Массачусетс-авеню, но сбросил скорость, проезжая мимо поворота, ведущего к Бесконечному коридору. Он свернул на Мемориал-Драйв. Вот и студенческий центр «Страттон», где в одну прекрасную звездную ночь возник клуб SEDS. А через дорогу – дом 37, место, где бывали настоящие астронавты и разрабатывались прорывные космические технологии. Но по радио из Бостона как раз крутили мелодию Don’t Look Back
[19]. Питер сморгнул слезы, и МТИ остался в зеркале заднего вида.
Питер окончил МТИ в июне 1983 года с дипломом бакалавра в области молекулярной биологии. Он работал над умопомрачительными вещами, от околокосмических экспериментов до генной инженерии. Теперь он направлялся в медицинский институт. Питер был принят в Стэнфорд в порядке раннего приема и отправился в Пало-Альто насладиться хорошей погодой, а позже, летом, во время турпохода по Греции, узнал, что он принят также в Гарвардскую медицинскую школу на обучение по программе докторантуры по медицине и медицинским технологиям (MD-HST), которую Питер оценивал как «недоделанную медицинскую степень». Надо сказать, что Питер как раз и мечтал о программе HST в Гарварде, но считал, что у него мало шансов, потому что в год на обучение по ней принимали лишь 25 студентов.
К Гарварду ему пришлось привыкать. Он быстро обнаружил, что сказать кому-нибудь, что он учится в Гарвардской медицинской школе, – это «как сбросить водородную бомбу». Невозможно было произнести название школы, не произведя впечатление сноба. Что касается позитивных моментов, это производило впечатление на девушек, хотя выбрать время для свиданий и развлечений в этой медицинской школе было так же сложно, как выспаться. От кампуса Гарвардского университета до медицинской школы добираться нужно было около 15 минут через реку Чарльз. Эпицентром здесь был так называемый Куад – травянистая зона, которую окружали расположенные в виде подковы пять зданий, облицованные мрамором. В первый год обучения Питер жил в студенческом общежитии Вандербильт-холл в кампусе. В зданиях вокруг медицинской школы размещались больницы. Питеру нравилась история школы и ее многокилометровые подземные коридоры. В тех редких случаях, когда выпадала возможность назначить свидание девушке, он запросто мог предложить ей вместе сходить в музей, находившийся над административным зданием медицинской школы. В Анатомическом музее Уоррена была подробно представлена история медицины и собрано множество экспонатов (иногда просто жутких), в том числе наборы хирургических инструментов XIX века, ранние модели микроскопов и микроскопические изображения, гипсовые маски лиц (для нужд френологии) и правых рук великих хирургов, а также стерилизующие устройства, начиная с самых ранних этапов существования хирургии. Самым крутым экспонатом считался череп некоего Финеаса Гейджа – человека, выжившего после страшной аварии, в которой стальной прут прошил его череп насквозь.
Однако первым настоящим потрясением в медицинской школе были, конечно, занятия в анатомичке. Питеру и его напарнику предложили на выбор анатомирование трупа миниатюрной пожилой дамы или трупа крупного мужчины. Питер выбрал пожилую даму, понадеявшись на то, что препарировать небольшое тело будет легче. Он назвал ее «тетя Молли». Она умерла от рака поджелудочной железы в возрасте семидесяти трех лет. В первый день препарирования Питер с напарником накрыли лицо и руки «тети Молли» покрывалом, чтобы «обезличить» процесс. Они разрезали ее грудную клетку, а затем пилили ребра ножовкой, и эта процедура показалась Питеру отвратительной. Вскоре после этого им задали препарировать область паха «тети Молли». Затем последовало изучение и препарирование предплечья и кисти руки. Перед этим профессор прошел от стола к столу с подносом, демонстрируя студентам идеально препарированную руку. Питер и его напарник положили в раскрытую и как бы протянутую ладонь пятицентовую монетку, вызвав кое-где смешки. В ходе препарирования Питер был поражен великолепной биомеханикой предплечья, запястья и кисти, с аккуратным и эффективным расположением мышц ладони и предплечья, полосок соединительной ткани, сухожилий, суставов и нервов. Он вспомнил о протезе руки Люка Скайуокера, фигурирующем в серии «Империя наносит ответный удар», а также о нескольких роботизированных руках, которые он сам сделал у себя в комнате в Грейт-Неке. Устройство человеческой руки всегда казалось ему воплощенным чудом.
