После свадьбы Арэн, как новый хозяин, поехал осмотреть свои владения. И сразу завел новые порядки: заставил крестьян в срок платить налоги, усерднее работать в полях и шахтах, а за браконьерство разрешил вешать без суда и следствия. Только такой железной рукой и можно было навести порядки в землях, которыми правили слишком мягко и неумело. Население роптало, но нескольких показательных казней хватило, чтобы раз и навсегда отбить желание бунтовать против нового хозяина. Но прозвище «Арэн Кровавый» с той поры прицепилось к нему, словно клещ.
И все же Арэна никогда не тянуло в свой собственный дом. Его мать незадолго до смерти как-то сказала, что мужчину тянет домой не очаг, не золото и сытная еда, а женщина, которая для него слаще меда. В собственном замке Арэна ждала стареющая вдова, так и не снявшая траурных одежд, и малолетняя уродка, с которой он не разделил бы ложе даже под страхом смерти.
– Дай меч поглядеть, – мальчишка, тощий и лохматый, потянул дасирийца за рукав.
– Гляди, – Арэн проводил щеткой по крупу коня – шерсть животного лоснилась, играя на солнце. К луке седла были пристегнуты оба меча – длинный, острый, со стальной кромкой; и короткий – с широким лезвием алхимического серебра и легкой рукоятью. На втором своем коне дасириец вез железный щит с парящим орлом и тяжелый топор работы дасирийских кузнецов.
– Не видать, – не унимался паренек.
– А ты внимательнее гляди. – Арэн схватил мальчишку за шиворот и живо забросил на коня.
Паренек, сперва до смерти перепуганный, быстро освоился и горделиво шмыгнул носом, свысока осматривая ватагу малышни, тут же слетевшейся, как воробьи к хлебным крошкам, чтобы поглазеть на везунчика. Детвора галдела, норовила погладить коня и просила Арэна рассказать про далекие страны.
Дасириец невольно улыбнулся, краем глаза заметив, что староста все-таки взялся разводить огонь в Большом очаге. Когда пламя робко шевельнулось, жители, до этого занятые погрузкой добра на сани и подводы, заметно приободрились. Они подходили к огню, грели ладони и с надеждой поглядывали в небеса. Некоторые перенимали пламя на пучки сухой соломы и прятали в специальные глиняные горшки с маслом, чтобы сберечь в пути. Другие говорили, что раз огонь задышал снова, значит, Ярик не оставит своих наследников, где бы они ни были, и сохранит их дом до возвращения.
Когда селяне приготовились выступать, Мудрая совершила последний обряд на добрую дорогу и легкий путь. Ее одежды были скудны – простая рубаха, расшитая разноцветными нитками и деревянными бусинами, ожерелье из кошачьего глаза, такое длинное, что конец болтался у самого пупа. Она вышла босой, но ступала уверенно. Арэн даже засомневался, так ли она слаба, как казалась?
Старая женщина ходила вокруг Большого очага, в одной руке сжимала пучок сухих стеблей, в другой – бурдюк с вином. Стебли она постепенно бросала в пламя, вслед за чем затягивала строчку какого-то заговора, и вся деревня хором повторяла за ней.
– Просит прощения у всех погибших воинов и предков, давно ушедших в далекие земли, – подсказала Миара Арэну, который ни хартса не понимал в происходящем.
Таремка где-то раздобыла накидку из шкуры яка, промасленную и грубую. Под ее тяжестью Миара, казалось, переломится, но таремка не жаловалась. Впервые за последнее время она была странно молчаливой.
– Как думаешь, – Миара не повернула головы, – Раш и Хани уже добрались до столицы?
– Нет. Хорошо, если на половине пути. – Сам он в этом сильно сомневался.
Таремка вздохнула. У него не нашлось для спутницы слов утешения, да она в них и не нуждалась. Одним богам известно, что творилось этой ночью в ее голове, на которой, словно драгоценная корона, высилась замысловатая прическа из тугих локонов цвета осени. Все-таки таремка осталась верна себе, даже теперь, раз уж шелка и бархат были не к месту. Арэн не мог не обратить внимания, какими выразительными стали ее янтарные глаза, какими розовыми и влажными стали губы – Миара провела кропотливую работу с дорогими помадами и пудрами, кисточками и пуховками.
– Выглядишь как королевна, – зачем-то сказал он.
– Если уж мне суждено здесь подохнуть в расцвете лет, – в ее голосе прозвучала плохо замаскированная иронией тоска, – то я точно не присоединюсь к предкам, как прокаженная.
Мудрая тем временем открыла бурдюк и, медленно ступая по снегу, лила за собою вино. Когда алая нить хмельного напитка сомкнулась вокруг Большого очага, костер вспыхнул ярче. Над головами собравшихся жителей поднялся одобрительный гомон.
– Духи приняли жертву, – опять пояснила Миара.
Последние ее слова утонули в речи Варая, который, увидев доброе знамение, скомандовал выдвигаться в путь. Немногим больше часа назад вернулись всадники, посланные на разведку. Он принесли хорошие вести: путь до Хеттских гор чист.
Первыми ехали вернувшиеся из разведки охотники, за ними – староста с двумя десятками вооруженных северян. Следом – вереница саней, нагруженных пожитками сельчан. Прямо на мешках резвилась малышня. Матери с трудом успокаивали их – кто уговорами, а кто увесистым подзатыльником. Где-то там же шла и Мудрая; только пустившись в дорогу, она, наконец, тепло оделась. Потом вели овец и коз. Живность покорно шла за санями, пощипывая жидкую листву с редких кустарников. Последними везли стариков. Замыкали вереницу еще два десятка ополченцев, Миара, Банрут и Арэн.
Особняком, в хвосте колонны, ехал таремский купец со своим охранником и санями, нагруженными дорогими товарами. Утром Арэн невольно стал свидетелем их со старостой разговора: таремец услужливо предлагал свои мечи, разумеется, «по выгодной цене». Всего по десять кратов за штуку. Варай, конечно же, отказался от сделки. Торговец пожал плечами, но цену не сбросил. На том и разошлись.
Сейчас таремец облачился в кольчугу длиной в самые колени, нахлобучил высокий посеребренный шлем с плюмажем из нелепых ярких перьев. Купец постоянно сетовал на горькую судьбу, подтирал шелковым платком красный от простуды нос, но речь его не умолкала ни на миг. Казалось, ему все равно с кем вести беседу – хоть с угрюмым охранником, хоть со старостой, хоть с окрестными снегами.
Дорога шла легко. Коротконогие, но упрямые волы без труда тянули сани, снег хрустел под полозьями. Стоило выехать за частокол, каменный хребет будто сам вышел им навстречу. Арэн, которому выбеленные горные пики казались далекими, как просторы родной Дасирии, с удивлением смотрел на черные склоны. В самом деле, как наваждение какое-то: горы будто сами приближались к ним, слишком гостеприимные и заманчивые, чтобы не желать поскорее оказаться под их защитой.
– Почтенный господин, – тонкий голосишко, сладкий до оскомины, вкрадчиво отвлек дасирийца.
– Почтенный купец, – вежливо склонил голову Арэн, стремясь задавить в себе чувство гадливости.
Он догадывался, откуда растет любезность таремского торгаша. Поразмыслив, купец понял – случись что, вряд ли кто-то прикроет его драгоценный зад. Наемник сбежит первым – уже сейчас от него за милю разит страхом. Селяне станут насмерть за жен и детей, но до заезжего торгаша им дела нет.
