– Чужестранец? – на общей речи обратилась к дасирийцу старуха в лисьих мехах.
– Я из Дасирийской империи, Арэн из рода Шаам.
– Что за дела у тебя к нашему правителю? – спросила ее сестра, всем видом выказывая недоверие.
– Об этом я буду с ним говорить, а не с вами, почтенные. Я в ваши порядки северные не лезу, и вы в мои дела не заглядывайте. Вас это не касается.
– Может, твои дела погубят всех нас, – не желала униматься старуха.
– Тогда вам придется поверить мне на слово. Или наслать одно из ваших проклятий, чтобы я издох в судорогах. Вам решать, почтенные северянки, но говорить о том, что ваших ушей не касается, я не стану.
Мудрая сделала все, чтобы одним недовольным взглядом донести до всех свое неодобрение. Северяне вроде как поддержали ее, но открыто против него никто не выступил.
– Мы не видели шарашей и следов их не нашли, – ответила вторая старуха – тонкая, будто жердь, и самая высокая. Ее длинный нос торчал, будто киль корабля. Арэну Мудрая показалась странно похожей на цаплю – такая же важная в своей неторопливости. – Наткнулись только на дохлых мамонтов. Все были порчеными, как тот, который нынче встретился вам.
– Значит, стадо все-таки спугнуло людоедов, – самому себе сказал Арэн.
– То была воля Скальда, – тут же вмешался Крос.
Дасириец, которому до харстового зада надоели разговоры о божественном вмешательстве везде и всюду, припечатал говорившего недобрым взглядом. И на тот случай, если северян не понял намека, пояснил:
– Я верю в богов, посещаю храмы, как того требует вера в Триединых. А еще делаю богам подношения. Но еще ни один из них не почтил меня милостью лицезреть божий лик и не усладил мой слух своим голосом. Человек сам по себе и без богов многого стоит, особенно если широко открывает глаза и внимательно смотрит по сторонам. Мамонты пришли, потому что в Северные земли вернулось тепло. Нет здесь никакого высшего промысла. Только совпадение. Животные пересеклись с людоедами и погибли, но и Шараяновых выродков повернули в сторону. Знать бы, в какую…
Последняя из трех, грузная, раздобревшая, как удойная телка, молчаливо поддержала его полуулыбкой. Все лучше, чем ничего, подумал дасириец, ожидая, что скажут ее сестры. Те недолго медлили и огласили, что раз уж ехали из далеких далей, то задержатся с выжившими до тех пор, пока не придет подмога. Отказалась только третья, та, что поддержала Арэна.
– В моей деревне четыре роженицы на сносях, – сказала она. – Я их без помощи не оставлю. И так год был тяжелым, скоро некому хлеб будет сеять.
– Госпожа, теперь неспокойно в наших краях, неразумно ехать одной, – неодобрительно сказал один их мужчин, за что тут же напоролся на холодный взгляд и совет посадить язык на привязь.
Женщину проводили пожеланиями миновать в пути всякие невзгоды и скорее преломить испеченный в родной печи теплый хлеб. Когда всадница отъехала так далеко, что ее фигура на горизонте превратилась в хлебную крошку, поспешили на побережье. Тем более что священный огонь на факеле начал увядать, а налетевший ветер беспощадно трепал и без того жидкий огонек, грозя погубить драгоценную находку.
К морю выехали, когда на Кельхейм наползала ночь. Волны разбушевались, водная стихия вышвыривала их на берег, будто силилась добраться до спрятавшихся в скале чужаков. При виде Мудрых женщины приободрились, выпустили ребятню получить благословение. Когда весть о том, что Большой очаг Яркии дал новое пламя, ночную тишину наполнили слова благодарности богам и предкам, которые каждый северянин повторял будто заклинание. Для приунывших, отчаявшихся людей, за которыми дни напролет шла смерть, огонь стал добрым знамением. Арэн слышал, как матери обещали детям возвращение домой, видел, как мужья обнимали счастливых жен.
Дасириец поискал глазами Бьери. Не найдя девушку в толпе, заглянул в пещеры. На мешковинах лежали раненые, среди которых Арэн не нашел Эрба.
– Помер наш весельчак Эрб, – откашливаясь и громко кряхтя, сказал старик с перемотанной головой. – Дочка забрала его для последних молитв.
Арэн вышел, прикидывая, куда бы могла отправиться северянка. По обе стороны побережье перекрывали глубоко уходящие в море скалы. Если Бьери и пошла куда-то, то только подальше от берега. Арэн посмотрел на жидкие заросли елок на вершине утеса. Туда и направился.
Девушка не пошла дальше первой полосы деревьев. Она стояла на коленях, прямо в грязи, склонившись над завернутым в перепачканное полотно мертвецом. Крутые кудри северянки нещадно рвал ветер, сбивал их в неопрятную прическу. Арэн не стал беспокоить ее, пока девушка шептала молитвы. Подошел лишь, когда голос Бьери умолк.
– Не уходи далеко от лагеря, это небезопасно. – Он положил ладонь на девичье плечо, крепко сжал, заставляя подняться.
Она шмыгнула носом, по-прежнему глядя на мертвое тело отца. Арэн не нашел слов утешения, вместо этого взвалил тело на плечо.
– Предадим его воде, – решительно ответил он. Видя, как округлила глаза северянка, пояснил: – Эта участь будет для него лучше, чем стать кормом для дикого зверья. Да и людоеды ходят поблизости. Нельзя, чтобы почтенный Эрб обрел вечные муки, попав в брюхо шарашу.
Немного подумав, девушка согласилась. Они вместе добрели до края утеса, Арэн положил тело на землю и осторожно подтолкнул. Печальный сверток лениво перекатился, сорвался с обрыва. Его встреча с водой ознаменовалась громким всплеском. Девушка всхлипнула, ее плечи поникли и часто задрожали. Арэн прижал Бьери к себе, погладил по спутанным волосам. Другого утешения у дасирийца не было. К тому времени, когда ее слезы высохли, Север окунулся в безлунную ночь.
В шуме волнующегося моря никто из северян не слышал всплеска воды, а Арэн всячески оградил Бьери от расспросов. Если Изначальному будет угодно покарать смертных за то, что сбросили тело в воду без надлежащего прошения и ритуала, то они примут кару. Но поднимать шум в лагере, который только-только зазвенел радостными детскими голосами, Арэн не собирался. Ожидание смерти, напомнил себе дасириец, крепче и страшнее самой смерти.
Тот, кто не знает, крепче спит.
Хани
Наконец-то Берол.
Хани вздохнула полной грудью, как только ступили за ворота. Воздух, крепкий от запахов свежего хлеба и жареного мяса, тянул за нос. И, хоть с ним смешивалась еще и вонь нечистот, этого было недостаточно, чтоб испортить сладкое чувство возвращения.
Солнце еще не поднялось.
Дорога с шамаи и правда заняла куда меньше времени, чем они бы затратили, двигаясь верхом на единственной кобыле. Бурые пустоши в это время были бурыми лишь в названии. Голубой лед покрывал всю низину, которая лежала в чаше между холмами. Воздух звенел в ушах Хани многоголосыми колокольчиками, когда Талах нес ее над просторами, сверкающими в свете дня радужными бликами. Когда приходила оттепель, вода в низине таяла, набиралась глиной и песком из недр земли, отчего долину и прозвали Бурой. Столетние старцы говорили, что когда-то на этом самом месте было озеро, чистое, как слеза, и полное рыбы. Хани помнила лишь грязную гать, поросшую редкими деревцами и ягелем.
