– Мало, – ответил он.
– Это все, что у меня есть, – голос служителя дрожал, того и гляди сорвется на крик. – Пощади, я никому ничего не скажу!
«Что ж, по крайней мере, ему хватило ума не отпираться», – рассудил мальчишка. Видя, как жрец заводит руку за спину, скрипнул зубами и, точно в танце, двинулся к нему. Два шага, скользящих, будто ноги не знали пола, широкий замах и скользкий удар вдоль, точно по груди. И еще шаг – в сторону, чтоб не перепачкаться кровью. Чуткий слух поймал звук треснувшей ткани мантии, следом за ним – более тихий стон лопнувшей кожи. Первое мгновение жрец не понял, что произошло, притронулся к груди. Жадная ткань глотала кровь и тотчас делалась мокрой.
А потом мужчина закричал, заваливаясь на колени, словно срубленное дерево. Многоликий ткнул его ногою в лицо, заставляя на короткое время умолкнуть, забывшись стоном. Удар вышел сильным, больше, чем хотелось мальчишке: хрустнул нос, над губой расцвел кровавый, с землею пополам цветок.
– Будешь пробовать меня обмануть – пущу кишки сразу, – наклонившись к жрецу, произнес Многоликий. Госпоже этот кобель был нужен живым, но сам он о том не знал, так что мальчишка собирался до последнего терзать его угрозами. – Понял ты меня? – переспросил вкрадчиво, на тот случай, если в тумане боли служитель не расслышал его.
– Понял! – Мужчина гундосил и не знал, за что ухватиться: то ли за нос, синий и надутый, как слива, то ли за порез на груди. Служитель лежал ничком и сучил ногами, словно беспомощный жук.
Многоликий задорно рассмеялся. Зрелище веселило его сильнее балаганных скоморохов и кукольных театров, что часто бывали в Тареме в ярмарочные дни. Что интересного в кукольных смертях и страстях? Их деревянные тела мертвы. Другое дело – живая плоть, чуткая к боли. И настоящая жизнь, которую можно держать над клинком – отпустить или дать жертве право на еще один вдох?
В такие моменты Многоликий считал себя едва ли не властелином над человеческими жизнями.
– Бывал ли ты восемь лет назад в Дасирии? Весною, когда на троне еще сидел император-полудурок? – Мальчишка присел на корточки в паре шагов от жреца. Не было нужды спрашивать, но ему хотелось сделать все как следует. Вдруг кобель еще о чем проболтается?
– Был, был, – спешно ответил служитель. – Я не хотел, клянусь Хаосом! Она сама, грязная баба, все хотела понести, чтоб было кого вместо Нимлиса на престол усадить. Чтоб ей пусто было, гадюке!
– И Фарилисса не прибегала ни к каким средствам, чтоб обезопасить себя от твоего семени? – Многоликий отставил проклятия жреца без внимания. Щенячья натура – все валить на бабу, будто она ему черным колдовством Шараяны член подняла.
Мужчина отрицательно качнул головой.
– И сколько раз ты с нею был?
– Два! – выпалил он и вдруг как-то сжался, словно застигнутый врасплох любовник перед лицом обманутого мужа. – Нет, три, – поправил сам себя и побелел, глянув на собственную окровавленную ладонь.
На всякий случай мальчишка отодвинулся еще на шаг назад – не хватало, чтоб кобель вывернул ему на ноги свой обед или ужин. Сидеть на корточках было неудобно, ноги затекали и грозили потерять ловкость, а Многоликому непременно хотелось видеть лицо прелюбодея, поэтому он не сменил позы, но поторопился с дознанием. Благо что жертва запросто сознавалась во всем.
– И ты присягнешь на том в Храме всех богов?
Служитель уже собирался в который раз кивнуть, но раздумал.
– Я не вернусь в Дасирию, – как-то угрюмо ответил он, вроде страх в нем истощился. – Тем более в Храм всех богов. Едва ноги мои ступят за стены Иштара, не сносить мне головы, уж Фарилисса о том позаботилась.
– Я не предлагаю, – напомнил мальчишка и будто бы невзначай размазал пальцем лужицу крови. – Ты поедешь с нами по своей воле или не по своей – выбирай.
Что-то во взгляде жреца подсказало мальчишке, что по-хорошему кобель не пойдет. Ну и ладно, решил он, поднимаясь, чтоб снова отвесить удар в самое рыло. Новый хруст, новый вопль. На пороге затряс телесами толстяк Саа-Рош, закудахтал, будто наседка.
– Ты что – удумал пришибить служителя Хаоса прямо в его храме?! – Его подбородки колыхались, поблескивали от пота, в руках звенела монетами полная мошна – наверняка дасириец собирался пожертвовать Огненному, чтоб откупиться от божественного правосудия.
– Заткнись, – прошипел Многоликий, почти не разжимая губ. – Бери этого и пойдем. А будет дергаться – дай по роже.
В последнем мальчишка сомневался. Впрочем, он бы и так не отказался от удовольствия приложиться к прелюбодею сапогом или сталью.
Многоликий немного задержался, глядя на кошель бывшего советника, который Саа-Рош таки оставил на алтаре. Мальчишка не тронул денег – они были ему не нужны. Он только с любопытством поглядел на все лики бога и опрокинул на подношение чашу с маслом.
– Так я и знал, что вы все глухи и слепы, – произнес он, так и не дождавшись кары.
И двинулся к выходу, вдоль кровавого следа, что тянулся за служителем Хаоса.
Хани
Она очнулась в постели, укрытая тяжелым покрывалом, скроенным из кусков шкур. Под мягким мехом было тепло и уютно, совсем как дома, в те редкие дни, когда они не экономили ни дрова, ни уголь. Но северные зимы суровы, а потому большую часть времени припасы хранили до самых злых морозов.
Хани приподнялась на локтях и осмотрелась. В комнате сгустился сумрак, и глаза северянки вылавливали лишь неясные контуры. Похоже, ей отвели ту самую комнату, в которой она гостила в свой первый приезд в Белый шпиль. Девушка узнала пару деревянных стропил и перекрещенные под потолком балки, на которых висели веники из еловых и сосновых веток. Запах хвои хоть как-то забивал запах сырости, которым пропиталась башня, – за все время, что Хани пробыла в Белом шпиле, она ни разу не видела, чтобы фергайры разводили настоящий, сильный и жаркий огонь. Разве что в той жаровне, вчера, но она сомневалась, было ли то в реальности, или лишь частью сна, от которого она до сих пор никак не могла отойти.
Хани мотнула головой, выгоняя из головы туманное марево. Как ни старалась, не могла вспомнить, как и почему здесь оказалась. Последним, что сохранилось в памяти, был Бруран, куда ее вынудила пойти старуха. Происходящее в замке Белого сьера она помнила обрывками. Как будто перед разъяренным Торхеймом стояла не она, живая и во плоти, а лишь ее тень. Достаточно, впрочем, уверенная в себе, раз смогла запросто выложить секрет, который одним махом превращал ее личину простой селянки в бесполезную прозрачную маску, за которой не спрятаться и самому прожженному фокуснику.
Они что-то дали ей перед тем, как она стала сама не своя.
Осененная догадкой, Хани посмотрела на стол. Тора принесла ей еду и немного теплого травяного чая. Скорее всего, именно в нем и было что-то намешано. В любом случае сейчас стол был девственно чист и все следы ее подозрений надежно убраны.
