Я до сих пор не понимаю.
– А у меня еще и геморрой.
Приятного времяпрепровождения.
– Да пусть сгорит, как масло!
Уже смешно, честное слово.
– А если я просижу с моим геморроем на одном месте дольше сорока пяти минут, у меня начнутся боли в прямой кишке, поэтому я не могу быть присяжным.
Звучит неплохо.
– Я выхожу замуж на следующей неделе.
Ну и с богом.
– Понимаете, судья, я вот о чем. При моем геморрое у меня задница отвалится в буквальном смысле.
Смешно.
– Хорошо, я могу следовать закону, да. Если закон говорит, что смертный приговор – это нормально, стало быть, нормально. Но верю ли я в это? Не знаю. Не знаю. Нет, вряд ли. Да, могу. Могу. Я могу. Все нормально. Я могу. Я могу следовать закону. Да. Я буду действовать по закону.
Слишком податлив. Прости, защита.
– Я – прихожанин церкви Отца нашего Спасителя. Мы не верим в смертную казнь.
Пока-пока.
– Нет, мне очень жаль, адвокат. Все же я думаю, что не смогу действовать по закону. Ничего?
Ничего.
– Я служил в армии снайпером.
Ой!
– Моя мать больна, и я каждый день ее навещаю.
Впечатляет. Свободен.
– На следующей неделе я еду в отпуск в Индию. Если не поеду, потеряю кучу денег.
Ни капельки мне тебя не жалко.
– Пожалуйста, я… у меня с сердцем непорядок. И я видел вчера обвинителя в антикварном магазине. И я думаю, что ходил в школу с протоколисткой суда. В детский сад, пятьдесят лет назад, где-то в Западной Филадельфии. И я мормон. Мы не верим в смертный приговор. Ну, двенадцать лет назад был мормоном. Теперь я католик. Нет, я еврей. Ортодоксальный. Вы понимаете, верно? Я никак не могу быть беспристрастным.
Конечно. Конечно, это абсолютно ясно.
Судья?
* * *
Я смотрела от стола защиты на все эти неуклюжие оправдания. Мелодичное священнодействие, как прелюдия к моему диссонансному интермеццо, увековечивающее систему, которая чаще работает, чем нет.
Оставшиеся несколько человек присяжных были не настолько близки мне по возрасту, как я ожидала. Я до сих пор помню их имена. Рональдо Мартинес, тогда сорока пяти лет. Рабочий-строитель. Родом из Канзаса. Переехал в Филадельфию за год до того после болезненного развода. Беверли Де Бирс, сорока трех лет, никакого отношения к той самой ювелирной фирме не имеет. Неработающая мать шести гуманоидов. Хочет вернуться назад на Мэйн-лайн, особенно после того, как ее вызвали в присяжные. Нэнси Гармонд, пятидесяти лет. Сказала во время предварительной проверки на профпригодность, что у нее аллергия на арахис. Владеет компанией, производящей консервы в желе и мармелад. Серьезно. Чарли Леви, шестьдесят два года. Бывший школьный учитель. Преподавал физику, поэзию и керамику детишкам из бедных кварталов. Амит Ансари, тридцати пяти лет. Таксист из Турции. Приехал в Америку семь лет назад и всего два года как получил гражданство. Лакейша Фонтейн, сорока двух лет. Работает в Департаменте регистрации автотранспорта. Могу поклясться, я видела ее прежде. Она могла быть той самой теткой, которая несколько раз заставляла меня пересниматься на права, пока у меня не исчезла кривая ухмылка, но стопроцентно уверена быть не могу (и она явно тоже). Рассел Брайан, двадцать один год. Недавний выпускник. Дрексельский университет. Толком не знает, чего хочет от жизни. Носит крутое билатеральное имя. Лавонн Оуэнс, тридцати девяти лет. Корпоративный юрист. Любит свою работу. Любит носить блестящие плоды своего труда на шее, пальцах и запястьях. Шанайя Портсмит, двадцати шести лет, парикмахерша. Каждый день носит прическу в разном стиле. В ходе моего процесса успела побывать блондинкой, рыжей и снова блондинкой. Винсент Хангер, пятидесяти восьми лет. Художник. Учитель. Недавно продал несколько работ для Нью-Йоркской картинной галереи. Фелипе Альмуэрсо, сорока трех лет, воспитатель в детском саду. Просто счастлив попасть в присяжные. Мелисса Сильва, тридцати шести лет, кровожадная журналистка. Потом она написала и опубликовала за свой счет мемуары о своих переживаниях во время этого процесса и попала в Топ-10000 на «Амазоне». И конечно, Сэмюэл Сталь, семидесяти четырех лет, наш верный запасной. Слишком старый для суда присяжных, особенно такого, где ему ни разу и проголосовать-то не пришлось.
Так они и сидели – двадцать шесть глаз, ловящих каждое мое моргание, каждое изменение такта моего дыхания, каждую гримасу, когда я вдруг чихала. Тринадцать человек, томившихся в своем отсеке для присяжных, как сухофрукты в картонной коробке.
Когда мы, наконец, приступили к процессу, я отсидела в тюрьме уже почти шестнадцать месяцев. У меня наполовину отросли корни моей лохматой гривы и больше не было контактных линз. Мэдисон Макколл сумел добыть для меня старый костюм из секонд-хенда на время процесса, и в результате я выглядела как жертва моды середины 80-х. Я уверена, что потеряла пару голосов из-за моего жалкого вида. Возможно, Лавонн и Фелипе уделили бы больше внимания мне и фактам дела, если б я выглядела получше. Или нет. Это кокетливое внимание к застенчивым улыбкам друг друга я постоянно видела с другой стороны зала суда. Не могу, однако, их осуждать. Позже они в благодарность прислали мне свое свадебное фото, которое сейчас приклеено скотчем у меня на стене.
Но как бы я ни смотрела на все это, таковы были люди, смотревшие на меня. Судившие меня. Следившие за мной час за часом. Постоянно подвергавшиеся вопросам со стороны Мэдисона Макколла и Тома Дэвиса – действительно ли вы можете быть присяжными на процессе этой женщины, Ноа Пи Синглтон? Каждый из них медлил с ответом: «Да, да, могу». Они думали, что могут. Конечно, могут. Это же их обязанность. Их гражданская обязанность. А потом их привели к присяге.
Глава 18
Том Дэвис был слащавым австралийцем из Сиднея, который как минимум три раза пробовал себя в «расстрельных» делах, прежде чем взялся за мое.
Первое было убийством с отягчающими обстоятельствами. Двадцатитрехлетний Дин Джонсон ограбил винный магазин на Пенн-Лэндинг, всадил три пули промеж глаз кассиру, выгреб из кассы двести баксов, сунул в карман фляжку виски и прыгнул в реку Делавэр. Когда приехали копы, они увидели кассира, у которого три дырки от пуль соединяли брови так, что он был похож скорее на мертвого циклопа, чем на бывшего главврача третьего по величине госпиталя в Бомбее. Они увидели, что Дон по-собачьи гребет из Филадельфии в Джерси, с раненой ногой, оставляя за собой флуоресцентный кровавый след, смешивающийся с водой. Он признался в преступлении и чуть ли не признал себя виновным, чтобы избежать процесса. В последнюю минуту ему назначили совсем зеленого адвоката, который убедил его оспаривать обвинение, чтобы получить смертельную инъекцию через восемь коротких лет после даты вынесения обвинительного приговора. Его присяжные колебались всего двадцать минут.
