– Ну и как вы собирались исправить систему, раз она неисправимо порочна, как вы сами сказали? – спросила я его.
– Но разве не это вы проповедовали, когда я подписался на сотрудничество с вами по этому делу? – спросил Оливер. – Ваш перелом в чувствах – простите – проистекает из ощущения, которое всегда у вас было. Из вашей уверенности, что смертная казнь – это неправильно. Что пожизненное заключение гораздо хуже. Разве не ради этого вы затевали свое дело? Весь этот сбор статистики на будущее, чтобы мы могли увидеть, что в действительности происходит со всеми этими апелляциями?
Он отбивался, Сара. Он сражался за Ноа, или за свою работу, или за свои моральные принципы, или за свою репутацию – не уверена до конца. Смотреть на него было одновременно вдохновляюще и утомительно.
– Вы точно знали, за что беретесь, когда согласились работать над этим делом, – сказала я ему.
– Не знаю, – ошарашенно пробормотал он. Адреналин у него в крови явно начал падать. – Я просто думал, что смогу исправить ошибки прошлого.
– Заключение Ноа – не ошибка прошлого, Оливер.
Он не отвечал.
– Прослушайте, Оливер. – Мой голос становился громче, и с каждым вздохом мои мысли обретали ясность. – Заключение Ноа – что угодно, только не ошибка. С другой стороны, ошибкой может быть ее наказание. Я ясно выражаюсь? Это две отдельных и четких категории. Мы работали над ее делом только по вопросу наказания – а не виновности или невиновности. – Я выдержала паузу. – Только наказания.
Стэнстед уклонился от ответа, но я прочла его мысли. Для такой работы требовались чувства, которых у него не было. Его душа слишком просвечивала сквозь его одежду; она торчала, как пушинка на свитере, купленном неделю назад.
– Я ясно выражаюсь? – повторила я.
Оливер – он просто ребенок по сравнению со мной – неохотно кивнул. Я подождала, пока эта мысль уляжется в его голове, и он кивнул еще раз.
– Она умрет, – сказала я ему.
– Да, – отозвался он, медленно кивая, – но… если…
Я протянула руку, прерывая его.
– Не припутывайте эмоции.
– О каких эмоциях вы говорите? – спросил он тревожно. – Я просто следовал вашим указаниям. Меня беспокоят только ваши эмоции.
Я чуть приподняла брови.
– Вы помните, почему вы наняли именно меня? – спросил Оливер.
– Чтобы разговорить Ноа и понять, что именно случилось, – сказала я. – Вот почему.
– Отчасти.
– Нет, только для этого, – повторила я.
– Отчасти, – настаивал он. – О второй части мы никогда не говорили, разве не так?
Его левый глаз начал дергаться.
– И что это за вторая часть такая, на выполнение которой, как вы вдруг внезапно уверовали, я вас направила?
– Реабилитировать невиновного человека. Помилование не принесет ей свободы. Все эти письма о ней – детский лепет. Это не заставит ни одного губернатора изменить ее приговор. Мы оба знаем, что это так.
Оливер сказал это так четко, так членораздельно, с таким напором, что даже сам убедил себя в собственных словах. Но он ошибался. Он ошибался. Он абсолютно ошибался. Никто не виноват в твоей смерти, кроме нее. Виновата только Ноа, и только она. Слушай меня, милая, и знай это. Знай это, пока ты спишь, пока следишь за мной, пока… пока твои глаза закрыты. Знай это.
– Пусть я старше вас и я ваш босс, – сказала я Стэнстеду, – но поверьте мне, я вижу, что…
– Вы знаете, – перебил он меня. – Она замечательный человек, миссис Диксон. Я никогда не подумал бы, что такая, как она, может оказаться в тюрьме, не то что в камере смертницы. Вы знаете, что она была первой в своем выпускном классе?
«Второй», – хотелось мне сказать ему, но я сдержалась.
– Помощь Ноа не поможет вам решить ваши собственные проблемы, – заявила я вместо этого. – Вы оставили их в Англии и приехали сюда играть Сьюзан Б. Энтони
[30].
Рука Оливера, нервно кружа, устремилась к лицу.
– Что, по-вашему, вы делаете для Ноа? – поинтересовалась я.
Я видела, как превращаюсь в другого человека, и это зрелище повергало меня в шок. Я не узнавала себя. В результате все, что я говорила и делала, было не моим, что отчасти давало мне полную свободу, но, с другой стороны, приближало к Ноа.
– Я сформулировал несколько новых версий по этому делу, которые, уверен, не рассматривались в суде, – сказал Стэнстед, нарушая молчание. – Ради этого и делалось ходатайство. Я просто хотел добавить его к прошению о помиловании. Если можно.
Он достал тоненькую папку из кейса и протянул ее мне.
– Это материалы для прошения. Но еще столько нужно сделать…
Я взяла ее и бросила на стол.
– О?..
Узловатые пальцы Оливера упали с лица, и я увидела его целиком, ясно, как только что вымытое окно, а он смотрел в меня, словно все понял.
– Например, ее отец солгал, – заявил он решительно. – По-моему, он покрывал кого-то, давая показания, и это была не Ноа.
– Неужели?
Он кивнул.
– Я уверен в этом. Я вплотную подошел к ответу на вопрос «почему». Думаю, я скоро это узнаю, поскольку выяснил, где он находится, но еще не успел войти с ним в контакт. Он живет в Канаде, держит там бар. Называется «Бар-Подвал». Такая насмешка судьбы, если посмотреть на факты…
– Это так? – Я не могла больше слушать.
– Да, – ответил он, медленно кивнув.
Мое сердце, заточенное в клетке остеопорозных костей, чуть опустилось в груди.
– Миссис Диксон? – позвал меня Оливер.
Совсем ничего.
Почти ничего.
– Спасибо вам за время, потраченное на работу над этим делом, и за все ваши труды, мистер Стэнстед, – инстинктивно сказала я, складывая распечатки решения суда и журнала посещений тюрьмы и пряча их в папку с его изящной попыткой расследования. Посмотрела на него. – Вы уволены.
Его лицо мгновенно застыло.
– Вы также отставлены от этого дела. Пожалуйста, не связывайтесь со мной или с Ноа по этому поводу. Это понятно? Если попытаетесь, я сделаю так, что вас депортируют, и сразу же после контакта с ней вы потеряете любой шанс на юридическую практику в этой стране.
