Ответом были шум, шелест и смутные очертания.
«Ты знало, что все так будет? В смысле, это ведь наверняка давно началось! Прости, но у меня такое чувство, будто меня предали. Как будто я шла по ложному следу. Это все было частью плана? Или я просто не успела? Скажи мне!»
И вновь: шорохи, дуновения. Следом — штиль, словно затишье между порывами шквального ветра в грозу. А потом Прю увидела.
Образы были смутными, разрозненными. Но постепенно, словно между помехами на экране старого черно-белого телевизора, они проступили четче. Она увидела себя. Но не себя настоящую — с короткими черными волосами, в куртке и кедах. Нет, она увидела себя старухой с седыми волосами и изрезанным морщинами лбом, согнувшейся над какой-то работой. Поднапрягшись, Прю разглядела, что в руках у нее спицы. Помехи перед ее внутренним взором постепенно рассеялись, и ей удалось ясно увидеть, что она вяжет узорный шарф, который словно бы убегает вдаль с постукивающих спиц длинной зеленой тропою.
Вдруг изображение сменилось, и ее закружило. Теперь она шла по этой вязаной тропе, пробираясь через густой лес. У нее было четкое ощущение, что тропа тянется бесконечно. Однако зеленый шарф вдруг повернул налево и повел по окружности. Вскоре она поняла, что он заворачивается спиралью. Через какое-то время, описав несколько кругов, каждый из которых был меньше предыдущего, Прю увидела, что тропа привела ее в центр лабиринта; там, в конечной точке, в лесной почве пряталась ямка, в которой, словно яйцо в гнезде, укрылся одинокий мерцающий росток. На ее глазах росток развернулся и превратился в крохотное деревце. Словно в ускоренной съемке, из него потянулись три веточки: на конце каждой из них распустилось по одному зеленому листочку.
И тут ее выдернули из видения.
— Прю! — раздался голос Стерлинга. — Ты меня слышишь?
Она часто заморгала и повернулась к лису:
— Я что-то видела. Древо. Оно показало мне…
— Нет времени! — крикнул тот с отчаянием на лице. — Плющ! Он здесь!
* * *
— Может, еще пару раз молотком садануть? — предложил Шеймас.
Медведь не ответил, только стоял, потирая челюсть крюком протеза.
Разбойник склонил голову набок и прищурил левый глаз, будто ожидая так увидеть что-то новое.
— Пожалуй, можно было пожарить чутка подольше. Или просто подбросить дровишек в огонь.
Медведь по-прежнему молчал.
— Может, горстку самоцветов? Вдруг что-нибудь блестящее сработает. Принарядим ее немного. Ну, искорку добавим, понимаешь.
На этот раз медведь ответил.
— Не нужны ей искорки. Не нужно ее принаряжать. Это шестеренка.
— Не больно-то похоже, — проворчал разбойник.
— Не могу не согласиться, — процедил медведь, ощетинившись. Он нагнулся, подобрал железку с наковальни, зацепив крюком, и поднес к глазам разбойника. — Похоже на… я не знаю… на раздавленное металлическое насекомое.
Эсбен был абсолютно прав. Стоящий рядом разбойник только кивнул, признавая, до чего точно подмечено. Однако их целью было не раздавленное насекомое. Они должны были создать, используя инструменты и материалы, которые удалось раздобыть в стремительно разваливающемся городе, одно из самых невероятных и умопомрачительных приспособлений, когда-либо придуманных человеком — или медведем, если уж на то пошло: зубчатое колесо Мёбиуса, подвижный механизм, состоящий из трех шестеренок, который был ключевой деталью системы жизнеобеспечения механического принца. Если бы двух изобретателей колеса не лишили — одного глаз, а другого рук, — они, без сомнения, оказались бы в списке претендентов на награду Южнолесского общества механиков в номинации «Шарики за ролики».
(Чего медведь и разбойник не знали, так это что у раздавленного насекомого, которое у них получилось, нашлось бы свое применение — пусть и довольно необычное: будучи правильно установленным, оно могло превратить обычную сушилку для одежды в машину времени, которая при включенной опции «без складок» отсылала бы носки хозяина на десять минут в будущее.)
— Начинай снова, — сказал медведь и бросил бесполезный комок меди в грязь у огня.
Шеймас застонал и опять побрел в лес за хворостом; Эсбен установил плавильный тигель обратно в костер и начал перебирать груды украшений, добытые из обваливающихся южнолесских зданий. Зрелище было грустное: обручальные кольца, шейные цепочки, подвески в форме сердец. Владельцы безделушек либо отдавали их добровольно, радуясь, что могут быть полезны в таком грандиозном предприятии, либо спали под покровом плюща и были не в том состоянии, чтобы спорить. Некоторые расставались со своим добром в слезах, утешаемые оказавшимися поблизости родными: одни оплакивали медальон, который носила бабушка, другие — медный значок, принадлежавший отцу-констеблю. Поэтому Эсбен предавал эти реликвии огню с тяжелым сердцем, ни на секунду не переставая думать о том, что воссоздать колесо Мёбиуса в одиночку ему будет не проще, чем слепить живую бабочку из пары ершиков и комка воска.
Он поднял очередной предмет — круглый кулон с цепочкой. На блестящей бронзовой поверхности было с любовью выгравировано чье-то имя. Медведь с тяжким вздохом подцепил цепочку крюком и бросил медальон в мятый серый тигель.
Отчаяние овладело им настолько, что он не услышал, как поблизости, сделав несколько кругов над костром, появилась птица и приземлилась в двадцати футах от того места, где он стоял. Он не слышал, как двое ее седоков спешились и подошли; один из них вел другого, помогая идти по неровной, покрытой плющом земле.
— Здравствуй, старый друг, — раздалось рядом. Медведь узнал этот голос.
Он обернулся и увидел, что среди извивающихся стеблей, держа за руку юную черноволосую девочку, стоит Кароль Грод, его старый товарищ-механик. Медведь попытался выдавить из себя хоть слово, но обнаружил, что едва может говорить. Его колени подогнулись, и он упал на землю.
— Что он делает? — спросил старик, озадаченный тем, что его приветствие осталось без ответа.
— Стоит на коленях на земле. Рот у него двигается, но ничего не происходит, — сказала девочка.
— Но это медведь с крюками вместо лап? — спросил Кароль.
— Определенно, — подтвердила она.
— Эсбен, — сказал Кароль в пустоту, — если это действительно ты, а не другой медведь, лишившийся рук, почему же ты ничего не скажешь?
Плотину прорвало, и Эсбен исторг целый поток слов.
— Кароль! Кароль Грод! Ты жив! Ты цел! — он вскочил с колен и обхватил старика за шею.
— Ну-ну, — успокоил Кароль. — Полегче. Не забывай, я старый человек. И совсем не так крепок, как ты, — они оторвались друг от друга, и Кароль потянулся к лапам медведя. Нащупав металлические протезы, он вздохнул: — Ох, что же она натворила.
— Знаю, Кароль, знаю, — отозвался медведь. — А ты… твои глаза…
— Нынче я отлично обхожусь вот этими деревяшками, — и, словно чтобы дать Эсбену получше разглядеть, он поднял брови. Крашеные деревянные шары ходуном заходили в глазницах.
