— Помню — англосаксы.
— Вот поэтому!
— Ее ори!
— Молчу! Знаешь, наверное, единственный раз почувствовал, что могу что-то, ну хоть не изменить, но коснуться, чтобы траектория пошла по-другому, с надеждой, что лучше.
Скопин глубоко вдохнул, шумно выпуская воздух и, успокоившись, возвратился к разговору:
— А что там сейчас страна? Андропову недолго. Союз на пике могущества, но уже как с горы — набрал скорость. Люди…, прикинь, родители ещё молодые, только первомай отгуляли, нам в школу с утра. А скоро каникулы, и как всегда казалось в начале — впереди целая вечность лета. А помнишь дядю Славу-моряка?
Скопин даже глаза прикрыл, погружаясь в почему-то всегда солнечные воспоминания детства.
Над их микрорайоном пролетали, нередко ревя форсажем «сушки», а мимо дома проходила одноколейка в техзону, и все мальчишки разрывались между мечтой стать лётчиками или машинистами тепловозов, в которые их иногда добрые дяденьки-железнодорожники пускали прокатиться-поглазеть. Ровно до той поры, пока в их небольшой двухподъездной трёхэтажке не поселился дядя Слава. Моряк-отставник — вполне крепкий жилистый мужик, но что-то хватанувший на службе, что его списали с совершенно незаметной инвалидностью (ведь для них тогдашних пацанов, инвалид это человек без ноги, например).
Именно дядя Слава их и заразил морем. Правда, из всей их ватаги только вот Колька Терентьев, да он поступили в мореходку. Колька-отличник с первого раза и на два года раньше.
— Помню, — сдержано кивнул командир.
— Да-а-а, — протянул Скопин, — дядя Слава был личность!
— Личность, — повторил Терентьев, но не в интонации подтверждения, а словно пробуя слово на вкус, — когда в дело вступает статистика — мы уже не личности.
— Ты о чём?
— Англичане взяли на эту войну ядерное оружие…, - Терентьев запнулся, пытаясь подобрать слова поточнее.
— Если англы начнут проигрывать, у Тэтчер хватит яиц для ядерного удара? — Догадался Скопин.
— Да. Но дело даже не в этом локальном конфликте. Мы едва тут появились — уже пали́м по-тихому. А как поведут себя наши ястребы в Кремле, если узнают про перестройку со всем последующим бардаком? Не захотят ли вдарить, упреждая, пока СССР ещё может вдарить, чёрт меня подери?
Понимаешь, все эти люди, даже если это параллельная (не наша реальность), имеют право на жизнь, спокойную, без войны. Хотя бы до того времени, пока не начался развал, перестройка и всё прочее. Мы же своим вмешательством можем разрушить даже тот не всегда самый приятный мир, что получился в нашей истории.
— Да уж…, думаешь ты весьма…, о многом, — Скопин потерялся в попытке выразить свои комментарии.
— Думаю! — Жёстко кивнул Терентьев, — а ещё я думаю, что мы (весь экипаж, все 635 человек) придём в страну, где у нас нет никого, и ничего. Ни дома, ни квартиры, ни даже комнаты в общаге. Помнишь, как мыкались после перестройки, без зарплат, никому не нужные?
— А ты не рефлексуешь по тому, что осталось там? — Осторожно спросил Скопин, — дети, жена?
— Дети, они как ростки зелёные весной — пробьются через асфальт.
— Жена?
— А что жена? Найдёт другого.
— Не ревнуешь?
Терентьев пожал плечами.
— У меня сейчас забот, что не до сердечных думок. Сам знаешь, как у меня было: семенная жизнь — рутина. Бродит где-то чувство собственности, что она будет так же кричать под другим. Глупо конечно. Претензия на исключительность.
— Хочется сказать «сочувствую».
— Хочется зафигачить тебе чайником, дурак!
Наконец заржали, находя в этом лекарство для психики и перегруженного думами мозга. Но отсмеялись всё же коротко, а Терентьев даже скомкано в конце. Его улыбка погасла, а взгляд переместился на наручные часы.
— Теперь я хочу услышать то, что не занесено в вахтенный журнал. Харебов и второй номер отбились — решил дать им поспать, как и тебе, кстати. А Забиркин ещё тот рассказчик.
— Ни фига себе поспать!!!
— А три часа мало? Ты мне коротко и опять ложись. Чувствую с утра нам понадобятся трезвые головы и всё внимание.
— Забиркин, как переводчик, надеюсь радиообмен с аргентинцами изложил?
— Я читал ваш предполётный горе-конспект, — вроде бы одобрительно кивнул Терентьев, однако метнув недобрый взгляд, — а торпеду ты заранее решил подвесить, согласно закону жанра — ружьё в начале пьесы обязательно выстрелить в конце. Да?
— Да её списать уже пора было, а так, какая радость разработчикам — отработала после стольких-то лет консервации на все «пять»!
— Ага, они с какой дистанции до противника её спустили?
— Харебов говорил: от силы полкилометра, практически на голову сбросили. Она лишь рыскнула — и на шумы винтов. Бахнуло! Представляю — у бриттов винты срезало. Ребята по моей команде антенну наматывать и на крейсер бежать! А те видимо чуют — неуправляемые. Пёс его знает, что там у них произошло — балластом задули, всплыли.
«Камов» уже почти на километр отбежали, так — оглядывались, в бинокль хреново видно — трясло. Синьоры из пушек долбанули — мимо. А потом она как жахнет. Ваня — бортинженер и предложил поздравить аргентинцев с геройской победой.
— Разумно.
— А далее винтокрыл на борт приняли и на двадцати пяти пошли курсом на норд-ост, это уже в журнале есть. В 17:20 обнаружили работу навигационной РЛС. Лоханка на пределе видимости болталась, мы курс ради неё не стали менять — всё одно засветились. Потому как, следом нас аргентинский двухмоторный винтовой облетел. По-английски они не очень, но на своём кастильском лопотали бойко — похоже восторгались нашим «железом».
Через минут сорок «англичанин» пожаловал. Уже темнело, но РЛС по длительности и характеру издалека выдала — самолёт. По-моему «Нимрод» — у бриттов в это время они были. С этим мы и разговаривать не стали — настырный. Он ещё с полчаса посвистал вокруг нас и убрался восвояси.
— А чего так прямолинейно?
— В смысле?
— Через Атлантику? Сейчас между базой на острове Вознесения и Фолклендами весьма оживлённо, да и потом идти в зонах постоянного слежения вплоть до надводных кораблей блока? Я сменил курс.
— Когда? — Скопин даже оторопел, — куда?
— В 1: 30. На Дальний. Но лучше в Камрань
[56]. До выяснения.
Скопин лишь кивнул, моментально принимая правильность решения командира. Очевидность выбора против маршрута по тесным приевропейским акваториям, пресыщенными натовскими «ушами» и «глазами», не вызывала сомнений. А Азиатско-Тихоокеанский регион напоминал суп с клёцками тысячей островов, где и затеряться легко, не смотря на космическую слежку.
