Спал я мертвецки – но много раз просыпался, то от жажды, то от странного стука в окна, продолжавшегося всю ночь. Я тогда так и не смог понять, что это было, и решил, что наверняка Блейк запускает перед гостями в ночное время фейерверки – он был большим любителем этой забавы. Я хотел посмотреть на это зрелище, но силы оставляли меня, и я каждый раз вновь проваливался в глубокий сон, больше похожий на черное небытие…
Я проснулся и, откинув мокрое от пота одеяло, покрывавшее меня с головы до ног, медленно сел на кровати, все еще не придя в себя от тяжкого сна. Голова болела и была словно набита ватой, в висках пульсировало, в ушах шумело. Хмурый рассвет сочился в холодное окно, тусклым, неживым светом подчеркивая неуютный полумрак нашей комнаты. Элизабет спала, широко разметавшись во сне, ее роскошные волосы были раскиданы по подушкам. Я прикрыл одеялом ее обнаженную грудь и, подойдя к окну, распахнул раму – духота в комнате была просто чудовищная. Вместе с порывом ледяного воздуха, ударившего мне в лицо, в глаза мне так же резко ударило зрелище неимоверного беспорядка, царившего на всегда аккуратном и ухоженном дворе Блейкли-холла. Несколько деревьев, окружавших дорожки, было сломано, одно даже выворочено с корнями; на газонах и дорожках валялись сломанные ветки, куски дерна, обрывки каких-то бумаг; наши свадебные ворота, специально оставленные со вчерашнего дня, растрепанными валялись на земле; в оранжерее не хватало нескольких стекол. Даже беседка как-то странно скосилась на бок, и весь пруд был замусорен какой-то дрянью.
С первого взгляда мне показалось, что ночью здесь было настоящие побоище, подобное тому, что я однажды наблюдал возле одного из кабаков на набережной. Но потом до меня наконец-то дошло, что причиной этого разрушения послужил сильнейший шторм, судя по всему, разразившийся ночью и имевший силу не менее семи, а то и все восемь баллов по Бофорту. Вот что так странно стучало ночью в окна! Все еще не соображая, я несколько секунд смотрел на открывшуюся передо мной панораму, а потом острая мысль как молния прошила меня насквозь: «Октавиус»!
Опрометью, на ходу надевая штаны и накидывая рубашку, я вылетел в коридор, где едва не сбил с ног дворецкого.
– Даниэль! Что случилось?! Где отец, где Блейк?!
– Ночью была сильная буря, сэр, – сказал он спокойным голосом. – Ваш отец уехал в порт еще затемно, сэр Рональд Блейк отбыл на завод, где рухнула крыша одного из помещений, повредив машину Ньюмана…
– Карету! – рявкнул я, спускаясь вниз. – Какого черта не разбудили меня?!
– Приказ вашего отца, он не хотел тревожить вас в такой день…
– Гони в порт! – крикнул я кучеру, как был полуодетый влетев вовнутрь. Я посмотрел на часы – была половина десятого, шлюпка с «Октавиуса» должна была прибыть за мной через два часа.
Обрушившаяся на Ливерпуль буря на каждом углу оставила следы своего ночного посещения: везде валялись куски битой черепицы, сорванные флюгеры, разбитые стекла, обломки кирпичей, солома, ветви. Мы ехали медленно, то и дело останавливаясь, так как дорогу часто преграждали то упавшие деревья, которые распиливали и укладывали на повозки; то валявшиеся посреди улицы сорванные крыши, которые разбирали бригады плотников и кровельщиков; то просто скопище людей. Через час только мы наконец прибыли на берег. По всей прибрежной линии Пирхеда лежали кучи разнообразного мусора и обломков, прибитых к берегу волнами: разломанные доски, пустые бочонки, исковерканные части рангоута с оборванными канатами, расщепленные бревна, перевернутая шлюпка, тряпье и прочий хлам. Самые разные оборванцы, где группами, где поодиночке, бродили кто по колено в воде, кто по береговой линии по берегу, роясь в бесформенных грудах хлама и ища там поживу. У сходен стояли солдаты Национальной гвардии, не подпуская любопытных к сложенным на пристани горам ящиков и бочек, по всей вероятности, выловленных из воды или перетащенных в более безопасное место. Вдоль Пирхеда стояли длинные ряды телег и повозок – в них в срочном порядке загружали спасенное имущество. Целая армия носильщиков и грузчиков без устали ходила вверх и вниз, перетаскивая мешки и тюки с место на место. Человек пять матросов латали борт наполовину выброшенного на берег маленького трейдера со сломанной мачтой, висевшей на вантах. В волнах плавало несколько трупов – курсировавшие по гавани взад и вперед шлюпки подбирали их и доставляли на берег к покрытым рогожей телегам.
В воздухе стоял оглушительный гвалт человеческих голосов, ругани, криков, треска, скрипа колес, ударов. Над большей частью гавани навис густой туман, скрывая выход в открытое море. Судя по всему, вода прибыла и проход или выход судов из доков был временно перекрыт. Это зрелище ужасно взволновало меня, опрометью я выскочил из повозки – и с чувством неимоверного облегчения увидел ожидавшую меня в условленном месте шлюпку с «Октавиуса». Мой отец был на берегу возле нее и, хмуро осматриваясь по сторонам, с волнением курил трубку. Увидев меня, он улыбнулся, и я понял, что ничего серьезного не произошло.
– Что случилось? – спросил я у отца в страшной тревоге. – Ночью была сильная буря. На улицах поваленные деревья, сорвало несколько крыш с домов… У вас все в порядке?
– Слава богу, пронесло. Ночью произошло два кораблекрушения, – ответил тот. – Невольничье судно сорвало с якорей и выбросило на волнорез – погибла половина тех, кто был на борту. Шторм наделал много хлопот: у трех судов сломало мачты, две шнявы вынесло на мель, корвет «Куин Мэри» серьезно пострадал, у входа в гавань перевернулся и затонул люггер со всей командой.
– Мы еще легко отделались, сэр, другим пришлось хуже. Гавань была битком набита судами – все искали укрытия от бури… – вставил рулевой шлюпки. – Очень тяжелая ночь была, сэр, у нас чуть не выворотило кабестан, сорвало одну из шлюпок вместе с кильблоками и повредило гафель…
Я прыгнул в шлюпку, и мы медленно двинулись в туман. Матросы гребли аккуратно, впередсмотрящий на полкорпуса выдвинулся за нос, пристально вглядываясь по курсу, рулевой внимательно следил за его жестами. Мимо нас то и дело проплывали брусья с торчащими во все стороны исковерканными металлическими скобами, полузатопленные бочонки, разбитые деревянные щиты с заклепками, пустые бутылки. Совсем рядом со шлюпкой проплыл труп чернокожего невольника, спиной вверх и с погруженными вниз ногами, – его шею до сих пор стягивал металлический ошейник. Я отвернулся в сторону – и увидел остекленевшие глаза еще одного: тот покачивался на воде, окостеневшими пальцами вцепившись в бочонок и всматриваясь в меня как живой. На его голове и плечах уже сидело несколько чаек.
Честно говоря, мне даже стало стыдно за то, что я в такую ночь покинул свое судно, которое, без сомнения, спаслось только благодаря умению капитана. Скоро я уже поднялся на борт и, воочию убедившись, что «Октавиус» получил лишь ряд незначительных повреждений, над устранением которых уже заканчивали работать, вздохнул с облегчением.
– Капитан, – сказал я Ситтону, – благодарю вас за службу. Сегодня вечером я обговорю с вами повышение вашего жалования. Нынешней ночью вы еще раз доказали свое умение. Мы сможем выйти завтра в полдень?
