Первые пять минут я не переставал благодарить свою судьбу (и тебя в первую очередь) и, запершись в этой каюте, созерцал свое сокровище. Но чем больше я смотрел на него, тем страшнее мне становилось. С одной стороны, я только что совершил невероятно успешную сделку, практически даром получив целое состояние, но с другой – от этой вещицы так и веяло чем-то настолько темным и ужасным, что мне стало не по себе. Во всяком случае, через некоторое время я наотрез отказался от своих первоначальных планов продавать его, но отдать обратно такое сокровище тоже не имел силы, поэтому и засунул его в тайник до лучших времен.
Но и там оно не давало мне покоя – я не знал, как с ним поступить, и вот наконец-то явился ты. Ты истинный хозяин этой вещи, и тебе я отдаю ее. Я ничего никому не скажу – даю слово джентльмена. Но скажу тебе честно, что и по сей день жалею, что связался с этой Шень Мун, пусть даже теперь я до гробовой доски обеспеченный человек…
– Хорошая шутка, – сказал я, глядя на этот подарок и от души расхохотавшись. – За него можно выручить пару пенсов, если подсунуть его какому-нибудь пьяному дураку в кромешной тьме. Однако я оценил твою шутку и за это прибавлю пару фунтов, нет, даже три фунта – ты очень хорошо развеселил меня. Так же как твоя история про китайскую принцессу – лучшая из всех, что я когда-либо слышал. Да, даже старина Билл Тренд не смог бы рассказать более складно, как он пил со своим Дэви Джонсом. Да сам Кракен не стоит и половины твоего рассказа!
С этими словами я убрал шкатулку во внутренний карман.
– А теперь, – я махнул рукой, – зови своих людей, пусть выгружают твои деньги. Да, да, их полная шлюпка, и все в стерлингах – тысячу мешков. Мелочь, Ник, зато приятная для тебя.
С этими словами я небрежно бросил на стол одну за другой шесть золотых гиней.
Уильямс захохотал в ответ:
– С чувством юмора у тебя, Ричард Стоун, или Виктор О’Нилл, уж не знаю, как тебя называть, все в порядке. Хорошо смеется тот, кто смеется не в последний раз.
Я вышел на шканцы – там уже вовсю кипела работа, и мешки один за другим перекочевывали на борт «Ранера». Облокотившись о юферс, я смотрел на маячившие невдалеке в тумане мачты «Октавиуса».
– Чудесное судно, – сказал подошедший сзади Ник. – Поздравляю тебя с приобретением.
– Ты же знаешь, что старик просто бредил о своем корабле, – сказал я. – Он хотел сделать из меня капитана, а я стал судовладельцем. Я всегда исполняю свои обещания – и теперь, Уильямс, я отбираю у тебя твою дорогу в Китай.
Он молча нахмурился и отвернулся…
Я спустился в шлюпку, и матросы начали выгребать от «Ранера» обратно к «Октавиусу». На высоком юте стоял Ник Уильямс и смотрел вниз на отходящую шлюпку.
– Удачи тебе, Ричард, – крикнул он и, сорвав с головы шляпу, замахал ею в воздухе. – Главное, принцесс оттуда не вози никаких. До свидания, сэр О’Нилл – я буду молиться о вашей щедрой душе…
Корпус «Ранера» исчез в тумане, и это был последний раз, когда я видел это судно и его хозяина.
Гарри Хапенсот
– Туман рассеивается, – сказал Ситтон, когда я поднялся на борт «Октавиуса». – Через два часа видимость будет уже полная…
С самого утра у меня во рту не было маковой росинки, и теперь, когда все успокоилось, я почувствовал приступ дикого голода. К счастью, наш кок Каммингс, несмотря на то, что внутри судна только-только закончили приборку – шторм перевернул все вверх дном, уже приготовил обед. Причем сделал это так, будто находился на тихой кухне какого-нибудь городского дома, а не на судне, несколько часов тому назад пережившем чуть ли не конец света. Обед мне принесли прямо в каюту, и он показался мне гораздо вкуснее всех тех яств, от которых ломился вчерашний стол на нашей свадьбе.
Отец пообедал вместе со мной – он также не ел с самой ночи. Как потом выяснилось, буря разразилась далеко за полночь и он сразу же выехал из дому, не без основания опасаясь за судно, – тем более что Ситтон еще с вечера говорил ему о всех признаках надвигающегося шторма и принятых им мерах предосторожности. Признаюсь, что он напомнил об этом и мне, однако ни я, ни отец, полностью поглощенные предстоящей церемонией, не восприняли его слова с должной серьезностью. По пути ветер раскачивал карету из стороны в сторону, грозя вот-вот опрокинуть, а на углу Чапел-стрит сломавшееся дерево чуть не упало им на крышу. На набережной царил настоящий ад: в кромешной тьме огромные волны, гулявшие по всей гавани, с размаху обрушивались на пристани, сметая все, что было плохо закреплено – даже суда в доках метались взад и вперед; ураганным ветром несло разнообразный мусор. Разумеется, чтобы добраться до «Октавиуса» в такое светопреставление, и речи не могло быть, поэтому до рассвета отцу пришлось коротать время в какой-то смрадной забегаловке вдали от берега, так как все портовые заведения в этот грозный час были наглухо закрыты. И хотя наше судно было застраховано ллойдовскими андеррайтерами по всем правилам, но столь скорая потеря своей давней мечты ударяла ему в самое сердце – видимо, в его памяти еще был очень свеж ужас того самого страшного пожара. Во всяком случае, отец предпочел бы сам погибнуть в волнах, нежели воочию второй раз увидеть, как его дело опять пожрано стихией.
Когда ярость шторма поутихла, он вновь прибыл на берег – и чуть с ума не сошел от ужасной картины, представшей его глазам: по всему побережью в бушующей пене метались перемешанные с обломками и различной утварью трупы людей и животных. Стоя на набережной под порывами ветра и дождя, обдаваемый брызгами, рискуя ежесекундно быть смытым волной в кипящий котел прибоя, в свою карманную подзорную трубу отец все же, несмотря на темноту, рассмотрел среди других штормующих судов знакомый силуэт «Октавиуса». Еле дождавшись затишья, он добрался до судна, и только когда, мокрый с головы до ног, поднялся на палубу, наконец успокоился. Бравый Ситтон встретил его с хладнокровием человека, привыкшего смотреть опасности в глаза, однако бледное лицо капитана с ввалившимися щеками выдавало все чудовищное напряжение прошедшей ночи. Отец выглядел не лучше, и если бы не хороший запас корабельного рома, то воспаление легких было бы ему гарантировано…
На баке отбили три склянки, и две уцелевших шлюпки пошли к берегу, так что кроме вахтенных на корабле остались только мы с отцом, предпочтя в этот час всему свою каюту и горячий глинтвейн. Провизия, в том числе бочки с солониной, пресной водой, ромом, а также бочки с порохом были загружены на борт «Октавиуса» незадолго до принятия основного груза. Мой отец со свойственной ему скрупулезностью принимал провиант по накладным, и теперь я, сидя вместе с отцом за столом, начал разбирать эти бумаги, сверяя их со сметой расходов. Где-то недалеко на одном из близстоящих судов заиграл рожок. Отец отложил счеты и, пристально прислушавшись, произнес:
– Трубят срочный сбор…
Приоткрыв окно, выходящее на корму, я взял подзорную трубу и начал пристально разглядывать четко выступившее к тому времени из тумана каперское судно. Оттуда-то до нас и донеслись звуки рожка – на шканцах играли сбор, что весьма заинтересовало меня. Настроив окуляр, я видел, как команда выстроилась на шканцах вдоль бортов – несомненно, они кого-то встречали. Разгадка пришла через несколько минут, когда голос вахтенного спросил сверху: «Кто идет по борту?»
