Обнаружив пропажу своего странного яблока, Хельга сначала недоуменно пожала плечами, а потом с легкой досадой лишь махнула рукой – видимо, потеря не особо огорчила ее, чему я внутренне был только рад…
Весь последующий день, оказавшийся необычайно жарким и солнечным, мы, горланя песни, продолжали спуск по реке. Я, налегая на весло, вопил слова во весь голос, и Хельга безуспешно пыталась перекричать меня…
Через два дня мы прибыли в Кириши на место финиша нашего почти недельного пути. Даже с какой-то грустью, стоя на берегу, смотрел я на то, как наши лодки погружаются на палубу «Сормовского». По прежней договоренности он должен был доставить их вверх по течению обратно в Великий Новгород – пункт нашего отправления. Здесь распадалась и наша группа. Мне и Игорю предстояло вернуться назад в Петербург. К сожалению, отпуск мой подошел к концу. Хельгу прямо возле вокзала уже ждал автокемпинг с ее товарищами, на котором она должна была вернуться обратно в Европу. Поездке по городам Золотого Кольца она предпочла дикий спуск по реке. Я проводил ее вместе со всеми, и, когда мы прощались, стоя у машины, неожиданно горячо обнял. В ответ она крепко прижалась ко мне и тихонько чмокнула в щеку. С неимоверной грустью смотрел я на то, как она, белоснежно улыбаясь, махала из окна провожавшим ее ребятам, и больше всех мне. Все же я успел за время путешествия сильно привязаться к этой пылкой и, хоть немного взбалмошной, но все же очень привлекательной особе…
Игорь остался стоять в очереди возле билетных касс, а я, двинувшись за провиантом, уже покинул вестибюль вокзала и неторопливо спускался по ступеням на улицу. Ага, вон и магазин прямо напротив. Нужно только площадь для стоянки автобусов перейти, что я сразу и сделал, двинувшись по проезжей части напрямик. Пропустив разворачивавшийся на парковке автобус, я быстро проскочил между двумя стоящими другими. Яркое солнце ослепило меня в тот момент, когда я занес ногу, чтобы шагнуть из их тени. И вдруг в глубине моего сознания неожиданно возник какой-то непонятный, никогда не виданный ранее образ – один из тех, что по неведомым причинам рождаются в глубине подсознания и мелькают пред глазами мгновенным видением, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Ни с того ни с сего я вдруг представил, и даже на какую-то долю секунды отчетливо увидел перед собой старого, сгорбленного китайца с морщинистым, словно печеное яблоко, лицом и красными, слезящимися глазами, сердито уколовшими меня из-под длинных спутанных седых волос. В недоумении я застыл на месте, так и оставив в воздухе занесенную ногу. В тот же момент солнечный свет закрыла какая-то громадная тень, меня обдало ветром, и страшный удар, от которого все вокруг брызнуло ослепительно белыми звездами, швырнул меня как тряпичную куклу. Я успел почувствовать мягкий шлепок об асфальт, страшную боль в правом колене и что-то горячее, хлынувшее мне на лицо. Я успел понять, что это была кровь, прежде чем сознание мое провалилось в черную бездну…
Аляска. 2016 год
Заснеженные лапы вековых елей, окружавших озеро и тянущихся громадными пиками высоко вверх, отражались в недвижимой воде. Солнце словно коснулось краем вершин леса, и небо приобрело желтоватый оттенок заката. Стало стремительно холодать, легкий пар шел изо рта, и становилось зябко стоять на улице без верхней одежды. Какое приветливое зрелище представлял наш дом на фоне угрюмого леса, если взглянуть на него с того берега, уже подернувшегося белесой дымкой, встававшей над водой. Это озеро не замерзало даже в самые сильные морозы, так как в нем было полно ключей, но вода оставалась там ледяной и в разгар летнего сезона…
Сам дом – небольшой, двухэтажный, с острой крышей, типичное строение для Аляски – стоял на возвышении где-то в полукилометре от озера, куда спускалась высеченная в скалах тропинка. Но именно с широкого балкона второго этажа и открывался чарующий вид на окружающий пейзаж. Мы с Гринсоном, облокотившись на деревянные перила балкона, курили, глядя на закат.
– Какая дикая красота, – сказал я, чувствуя даже некую зависть к Гринсону, уроженцу этих мест.
Тот хмыкнул что-то и мотнул головой, бегло оглядев обнесенную высокой сеткой территорию возле дома. Разговорчивостью этот вечно лохматый и смурной человек, во внешности которого было нечто лешачье, никогда не отличался.
– Что это? – я указал на бесшумную белую тень, призраком промелькнувшую внизу и исчезнувшую среди густых ветвей. – Птица какая-то?!
– Полярная сова, – ответил Гринсон, гася окурок. – Они тут не редкость…
– Здорово. Говорят, что она видит так же хорошо днем, как и ночью, – произнес я.
– Совершенно верно, – даже с каким-то удивлением ответил тот. – Природа одарила их такой способностью, дабы они могли охотиться и в условиях полярного дня…
Стеклянные двери за нашими спинами бесшумно раздвинулись, и на балконе появилась Грета, симпатичная белокурая женщина лет сорока, жена Гринсона, в сопровождении Чарли – дымчатого хаски, единственного из всех четвероногих обитателей дома, кому разрешалось заходить в комнаты.
– Чай готов, мальчики, – сказала она не терпевшим возражений тоном. – Хватит природу травить…
Удивительное дело, но отличавшийся упрямым своенравием Гринсон никогда не перечил своей супруге, старше которой был лет на десять. Так было и в этот раз, и он, молча развернувшись, прошел в дом. Я, сопровождаемый помахивавшим пушистым хвостом Чарли, последовал за ним.
За стенами дома стремительно темнело, и особый уют чувствовался в небольшой, обшитой лакированным деревом комнатке, завешанной разнообразными картинками и настенными тарелками со всего света, половину которой занимала кухонная стойка.
Поднося чашку к губам, я совершенно случайно взглянул на одну из тех картин, что висели напротив меня. Это был, без сомнения, постер какой-то старинной китайской гравюры, изображавшей двух почтенных старцев, пьющих чай в тени раскидистой сосны.
Тот, что был справа, и померещился мне тогда, год назад на автобусной станции в Киришах, когда я уже был готов слепо шагнуть прямо под несшийся автобус. Сделай я этот шаг – и многотонная махина растерла бы меня по асфальту. Но благодаря тому, что я замешкался, под колеса угодил только выпущенный из рук рюкзак, а самого меня отбросило назад. Колено пришлось лечить не менее месяца, и лицо на некоторое время потеряло свой первоначальный вид…
– Скажи, Грета, а что это за картина? – спросил я у супруги Гринсона, кивнув головой в ее сторону.
– Китайские мудрецы, – ответила она. – Копия гравюры восемнадцатого века.
– А кто изображен на ней?
– Да кто их знает? – Грета недоуменно пожала плечами, и на том разговор прекратился. Вот и объяснение тому вопросу, занимавшему меня все это время: скорее всего, где-то я уже видел эту картинку, благодаря которой и остался жив…
Я еще продолжал смотреть на своего спасителя, как вдруг из соседней комнаты нежно пропела мелодия телефонного звонка. Гринсон молниеносно слетал туда и уже через минуту вернулся с неимоверно кислым выражением на своем и так вечно недовольном лице.
