В кабинет вошли две женщины. Одну из них он знал: это была переводчица, с которой он сотрудничал. Вторую Борис Иванович видел в первый раз. С виду ничего особенного, но изюминка определенно есть. Из тех, которые любят «качать права» – сразу определил он. Такие всегда молча слушают, а потом говорят совершенно не то, что следовало бы. Поведение непредсказуемое, манеры порывистые, мысли вольные, привычки вредные. Он хорошо разбирался в людях. Переводчица тоже не сахар, – себе на уме.
– Как приятно вас видеть, – сладкоречиво начал он. – Какие очаровательные женщины зашли ко мне! Удивительно, что вы помните одинокого доктора. Дождик вас не намочил?
– Мы успели войти в поликлинику, когда он начался. Так что повезло, – ответила Валерия. – Познакомьтесь с моей подругой, ее зовут Тина.
– Что вас привело ко мне в такую погоду?
Тина рассказала, как нашла Валерию на полу без сознания, когда прибежала домой. В подробности относительно адреса и обстоятельств она не вдавалась. Они с Валерией договорились об этом еще на улице.
– И что же вы предприняли? – поинтересовался доктор, сложив руки в замок и опустив глаза, как будто под столом было что-то интересное.
– Привела ее в чувство. Как обычно. Потом напоила крепким чаем. И мы решили прийти к вам.
– У меня кашель не проходит, – сказала Валерия, – хотя все, что вы мне посоветовали, я принимаю.
Борис Иванович вздохнул. Посмотрел на нее долгим, сочувственно-всепонимающим мудрым взглядом. Ему была ясна природа проблем этой женщины – ее губит страсть к деньгам и беспорядочная личная жизнь. Но как ей скажешь об этом? И разве она с этим согласится? Она будет требовать лекарств, рекомендаций и ждать, что это ей поможет.
– Я думаю, вам надо восстановить мир в душе, Валерия. Тогда ваш организм сам справится с болезнью.
– Мы согласны с вами, Борис Иванович, – вмешалась Тина. – Но как это сделать, конкретно?
– Что именно? – Доктор старался продолжать быть любезным, но напористость посетительниц начала его раздражать. Люди сами не знают, чего хотят, а требуют, чтобы он научил их этому.
– Самое главное – как восстановить мир в душе, о котором вы говорите? Как это сделать? Какие шаги нам следует предпринять?
Борис Иванович растерялся. Он любил говорить много и общо, а конкретные вопросы ставили его в тупик. Долго молчать невежливо, а что говорить, не сразу сообразишь.
– Нужно молиться, – наконец, мягко произнес он. Никаких следов внутренней борьбы на его лице не отразилось. Он говорил искренне. – Необходимо очиститься.
– «От скверны» – мысленно добавила за него Валерия, и ей захотелось выйти из кабинета на свежий, пахнущий дождем и мокрым асфальтом, воздух.
– Мы ждем от жизни только удовольствий и радостей. Но как можно веселиться, когда вокруг столько страданий? Как может быть здоровым сердце, которое болит обо всех несчастных? – Борис Иванович тут же наяву ощутил болезненную пустоту в груди и невольно поморщился. Он переживал боль своих пациентов как свою собственную, излучая доброту и утешение. – Путь страданий дает нам возможность родиться заново, стать чистыми как телом, так и помыслами. Отрешиться от мирских соблазнов, пустой суеты. Они – только иллюзия благополучия, а на самом деле приносят нам многие печали. Грустно смотреть, как люди губят сами себя…
Тина заерзала в кресле. С одной стороны ее одолевало мучительное желание немедленно как следует вымыться, – она вдруг ощутила себя до неприличия грязной и бессердечной, так что на мгновение стала сама себе противна. Но только на мгновение. Мимолетное самоуничижение сменилось волной протеста, хлынувшей из ее глубинного источника, где она воспринимала себя с гордым достоинством и любовью, примиряясь с собственными ошибками и заявляя свое право на совершение ошибки. Она никогда не замахивалась на безгрешность, и считала, что даже если совсем никогда не предпринимать никаких движений из боязни содеять грех, то все равно наживешь неприятности. Таков уж этот мир. Хорош он или плох, но мы живем в нем. Бездействие гораздо опаснее действия, пусть порой и безрассудного, и ложного. Бездействие сродни смерти, чем бы его не оправдывали. А свою силу нельзя отдавать никому, в том числе и самой смерти. И потом, кто возьмет на себя смелость оценить степень добра или зла, совершенного им? Где эти критерии, и кто их установил?
Валерия же чувствовала себя в присутствии Бориса Ивановича, особенно когда он говорил, – как на представлении безукоризненно разыгранной пьесы, своего рода театре одного актера, который достиг такого совершенства в исполнении своей роли, настолько сжился с ней, что перестал различать жизнь и сцену. Он произносил не написанные в сценарии и заученные слова, а как бы свои собственные, выстраданные и выношенные годами нелегких раздумий о сути человеческой. Но какая-то неуловимая, необъяснимая логикой, затаившаяся в непроницаемой глубине фальшь превращала бриллиант в дешевую подделку. Менее проницательные люди, завороженные его ослепительно-радужным сиянием, не могли этого заметить, как не может дилетант отличить истинно драгоценный камень от искусной имитации. Но специалист сделает это без труда, не столько при помощи специальных знаний, сколько благодаря выработанному годами опыта чутью.
– А что вы читаете? – поинтересовался Борис Иванович, заранее предугадывая ответ и всем своим видом демонстрируя немой укор.
Он заметил, что его речь производит на женщин впечатление, и приободрился. То, какого рода это впечатление, оставалось для него скрытым плотной завесой самолюбования, поэтому он с жаром прокручивал в уме следующие многозначительные фразы, которые скажет, когда посетительницы ответят на его вопрос. Что они могут читать? Душещипательные любовные романы или столь модные нынче детективы, в лучшем случае, какую-нибудь «психологическую» дребедень. Разве таким людям доступна истинная глубина духовной и философской мысли? Это им скучно, – уже на третьей странице начинается мигрень или неодолимо клонит в сон.
Валерия как раз собиралась ответить. Прямая по натуре, она чуть было не сообщила, что последнее прочитанное ею – дневник гувернантки-француженки, кстати, прекрасно написанный. Но вовремя прикусила язык. А поскольку лгать как следует она не напрактиковалась, – то же в равной степени касалось и Тины, – то возникла заминка.
Доктор был удовлетворен. Так он и думал. Им стыдно признаться. А выдумать что-то не так-то просто.
Тина прочитала его мысли по выражению глаз и лица, и ей стало смешно. Она могла бы поставить этого Бориса Ивановича в тупик обсуждением любого литературного жанра. И по роду деятельности и по своей огромной склонности к эстетике, в том числе и литературной, она прочитала и знала досконально всю русскую и зарубежную классику, поэзию, философию, одновременно прекрасно разбираясь в современных изданиях. В какую-то секунду она открыла рот и… остановила себя. Ей вдруг стало жалко этого человека, который под толстым слоем напускного смирения скрывал тяжело раненное болезненное самолюбие. Она могла бы его убить своими словами… но ведь это было совершенно ни к чему. Он медленно убивал себя сам, погребая под таким количеством пепла, что искра жизни уже едва теплилась.
