– Ну да! А еще у него была статуэтка сказочной красоты – индийская богиня Лакшми,
[49]
из слоновой кости. Много всего…
– А натурщицы у него были?
– Чего?
– Натурщицы. С кого он картины свои писал.
– Когда учились, мы все с натуры писали. А потом… Нет, кажется, он этим не увлекался. Он свои картины писал по памяти.
– Как это?
– А черт его знает! Непонятно. Он говорил, то ли видения у него бывали, то ли сны… Вот с них он и писал картины. Увидит – напишет.
– Так просто? – удивился Влад.
– Ты думаешь, это просто? Тогда ты ничего не понимаешь в живописи.
– Я не специалист. Мне его картины понравились именно сложностью и неповторимостью. А откуда он сюжеты брал?
– Да тоже из видений. Я не знаю… Послушай, какая тебе разница, где он чего брал? Я тебе одно скажу – все это Артура до добра не довело.
– Что ты имеешь в виду? Он с ума сошел, что ли?
– Хуже. Он умер.
– Отчего? Не от картин же?
– Я раньше тоже думал, что не от картин. А теперь… Словом, сам Артур родом из Харькова. Он потусовался в северной столице, потом в Москве немного, а потом здешняя толчея ему надоела, и он вернулся на родину. Там у него и крупная выставка была. Он мне позвонил, пригласил по старой памяти.
– И ты что же, поехал?
– Конечно, поехал. Сам видел, какие у него картины! Иностранцы их скупали прямо бешено. Там, в Харькове я и с женой его познакомился, Ниной. Хорошая женщина, милая. А вот Артур мне не понравился.
– Чем, интересно?
– Ну… – Гера замялся. – Смурной он какой-то был. Не радовался ничему. Оглядывался все время. Я в детстве книжки про войну любил читать, особенно про летчиков. Так там было написано, что если летчик начинал вот так оглядываться, как будто у него тик какой, – то это значит, его скоро убьют. Летчики так в бою оглядывались, чтобы немецкий самолет не зашел им в хвост. Но в бою это, конечно, нормально, а вот на земле… Понимаешь?
– Угу.
– Когда я на Артура посмотрел, что он так оглядывается, у меня это воспоминание детское, про летчиков, само в памяти всплыло. Бывает же так? Я об этом лет двадцать не думал.
– И все?
– Нет, не все, – обиделся Гера. – За кого ты меня принимаешь? Они с Ниной меня в кафе пригласили, там Артур мне рассказал, что его кто-то преследует. Честно говоря, я решил, что у него «крыша съехала». Он вообще-то считал себя гением, легенду любил рассказывать про Аполлона,
[50]
как тот жил в пустыне, а потом создал потрясающую эстетику. Это он себя представлял Аполлоном! Скромно, да?
– Да уж.
– Так Артуру этого мало было! Он мне сообщил по секрету, что его, как Моцарта, преследует черный человек. Представляешь? Как Моцарта! Ну, я не выдержал… Засмеялся, а он обиделся. Сказал мне, что черный человек заказывал Моцарту «Реквием». Это все знают. Моцарт написал, и умер. И что он тоже умрет. Я тогда не придал этому значения, решил, что это у него психика расстроенная. А через два дня он и правда умер.
– А отчего? Может, от болезни?
– Говорят, его убили. Нас всех милиция расспрашивала, кто что видел, слышал. Ну… не расскажешь же им про черного человека? Подумают, что я сам…того. – Он выразительно покрутил пальцем у виска.
– И ты промолчал?
– Конечно! Про это все знали; Артур всем про это говорил, что за ним охотятся, преследуют. И никто ничего не сказал. Кому хочется идиотом выглядеть? К тому же неизвестно, правда это или нет.
– Обстоятельства смерти Корнилина выяснили?
– Нет. Я хотел кое-какие его вещи на память взять, позвонил Нине. Но она исчезла после похорон Артура. Наверное, испугалась, что и ее тоже…
– А вещи? Ты взял себе что-нибудь?
– Так я же говорю, Нина исчезла, и все вещи Артура исчезли. Пустая квартира осталась. Ничего… Ни картин, ни его дневников, ни эскизов. И фигурки божков, всякие мелочи – карты, четки, посуда, – как будто испарились. Ты не находишь, что это странно?
– Более чем, – ответил Влад. Артур Корнилин начинал интересовать его все больше и больше.
– У него еще коллекция камней была, минералов всяких, – тоже пропала. Вот и все. Зря я ему не поверил!
– Так у тебя ни одной его картины нет?
– Нет. Только репродукции. Я после его смерти решил делать копии и продавать на Арбате. Раз иностранцам нравится, почему не подработать? Я писал, а парень один продавал. И тут…
– Что? – Влад почувствовал, что он сейчас услышит что-то важное.
– Я Артуру не верил, а он правду говорил. Как начал я картины его, копии то есть, писать, так и начались неприятности.
– Какие?
– Ну… на лестнице упал, ногу подвернул. Две недели провалялся. Потом пожар в мастерской… Хорошо еще, пожарники вовремя приехали!
– И много сгорело?
– Да почти ничего.
– Так может, это просто совпадения? – спросил Влад.
– Это может и совпадения. – Гера помолчал, раздумывая, сказать, или нет. Решил все же сказать. Он наклонился к Владу и прошептал ему на ухо:
– Ко мне недавно тоже черный человек приходил! Представляешь?
Влад не поверил своим ушам. К этому-то зачем? Неужели из-за копий?
– А что он хотел? Заказать тебе что-нибудь?
Гера пожал плечами.
– Да нет… он меня про Артура расспрашивал. Кто такой? Где живет? С кого картины рисовал? Были ли у него натурщицы?
Гера вдруг замолчал на полуслове и уставился на Влада.
– Он меня спрашивал почти то же самое, что и ты.
– Понятно. Ты ему рассказал?
– Еще бы! – художник аж подпрыгнул от возмущения. – Попробовал бы я ему не рассказать! Он меня чуть не убил!
– А как он выглядел?
– Весь в черном, и лицо… сосредоточенно-суровое. Другой бы от страха не заметил, но у художников зрительная память развита значительно сильнее, чем любая другая. И на переносице у него глубокая складка. С таким, знаешь, – лучше не шутить.
– Узнать смог бы?
– Как тебя. Запомнил на всю жизнь. Он меня как начал трясти! Если бы я был деревом, то все мои листья облетели бы.
В тот же день вечером Влад и Сиур подъехали к развалинам Велинского поместья Баскаковых. Пустырь встретил их непрерывным хором сверчков. На темном бархате неба стояла полная луна, круглая, как серебряная тарелка. Кое-как забросанное землей место раскопок нашли быстро.
