Тина перехватила ее взгляд, усмехнулась. Красавица покраснела от злости.
– Он вас все равно бросит, – сказала она совсем не то, что собиралась, и снова посмотрела на свои ногти. – И вернется ко мне. Он всегда возвращается. – Вера убеждала сама себя, а не Тину.
– Так в чем, собственно, дело?
– Вы ему не подходите. Вы… Такому мужчине нужна царица, а вы, извините, тянете разве что на горничную. – Вера машинально постучала кончиками ногтей по столу, ей очень хотелось курить.
– А вы царица!
– Она, похоже, издевается надо мной? – подумала красавица и… растерялась. Все ее доводы не подействовали. И даже ее потрясающая внешность не произвела должного впечатления. Больше средств воздействия на ненавистную соперницу в наличии не было.
Вера смотрела своими огромными, как у Клеопатры,
[29]
глазами, и не могла преодолеть замешательства. Девица не смутилась, не удивилась… Она словно обволакивала собеседницу каким-то душным потоком. Вера почувствовала, что ей стало тяжело дышать, сердце забилось быстрыми толчками, на лбу выступила испарина. Да что это с ней? Ей захотелось закрыться чем-нибудь от пристального взгляда библиотекарши, спрятаться куда-нибудь подальше.
– Еще что-нибудь?
Тина оперлась локтями на стол и положила подбородок на переплетенные пальцы. В глубине ее зрачков вспыхивал странный огонь.
Вера не могла больше выносить этого. Она рывком встала и, неловко подвернув ногу с высоким подъемом профессиональной модели, не прощаясь, пошла к выходу. Ее каблуки гулко стучали в тишине зала. На пороге она споткнулась и, не оборачиваясь, поспешила прочь от этой жуткой девицы. Боже, она околдовала Сиура! В ней определенно что-то такое есть. Если бы не было, разве он посмотрел бы в ее сторону? Ни рожи, ни кожи. При этой мысли Вера явственно ощутила как бы толчок в спину и испуганно вскрикнула. Она пришла в такое смятение, что даже не стала оглядываться, не было ли свидетелей ее небезупречного поведения. Пожалуй, впервые за последние годы, ей было все равно, видит ли кто-то, что у нее отломался каблук, или нет.
Валерия провела ночь на удивление спокойно. Ей не снились кошмары, и приступов кашля не было. Она с благодарностью подумала о Борисе Ивановиче. Почему он иногда так раздражает ее? Может быть, причина именно в ее собственном скверном характере? Ну кто бы еще стал ее слушать? Любой врач отнесся бы к ее жалобам как к выдумкам и вздору избалованной бабенки. Она вспомнила загорелое лицо сладчайшего доктора, опущенные веки с длинными ресницами, красивый изгиб губ под аккуратными усиками и непонятная волна раздражения стала подниматься в груди…
– Боже мой, ну почему у меня такой несносный характер?! – Валерия сказала эту фразу вслух точно так же, как произносила ее мама, любившая повторять, что склонность к необузданности и изощренным капризам – это у них наследственное. От бабушки.
Бабушка Мария была наполовину немка, наполовину полька, красавица, – рафинированная утонченность в сочетании с бурными страстями и непредсказуемыми поступками. Она любила играть в карты, вышивать, превосходно играла на гитаре и пела низким хрипловатым голосом, который сводил мужчин с ума. Первый муж ее умер молодым, а с дедушкой Валерии у них была какая-то романтическая история. Он оказался намного моложе ее, долго добивался бабушкиного расположения, и женившись на ней, обожал ее самозабвенно до последнего своего вздоха.
Валерия помнила, как бабушка ходила на кладбище жаркими летними днями, высокая, худая, в длинном темном платье, приносила на могилу большие букеты ярких флоксов и георгин, поливала из банки привядшую от зноя зелень, подолгу сидела, подперев рукой щеку и о чем-то думала. Взгляд ее уносился за неведомые пределы; в воздухе приторно пахло цветами, дикой травой и пылью. Ветерок шевелил буйно разросшиеся деревья, кусты жасмина и сирени, над которыми высоко стояло бездонное, неподвижно-синее небо.
В мамином доме от бабушки остались вышитые подушки, занавески, покрывала, кружева «ришелье», несколько золотых украшений старинной работы и драгоценный молитвенник, небольшого формата, с изукрашенной позолоченной вязью обложкой, которая застегивалась изящным крошечным замочком.
Валерия любила в детстве доставать этот молитвенник из тяжелого темного старого шкафа, пропахшего лавровым листом и можжевельником, в котором мама хранила белье и прятала особо ценные реликвии. Она забиралась с ногами на кожаный диван с высокой спинкой и подлокотниками в виде валиков, и рассматривала чудную вещь, предаваясь томительным мечтам, представляя юную бабушку, тонкую, прямую, с пышной прической, полную сладостных предвкушений и надежд…
В своих мечтах Валерия улетала в дальние дали, полные огня и восторга, из туманных просторов которых вот-вот прискачет принц на белом коне, или приплывет нарядный пароход, на котором она уедет в волшебные края, где ее ждет счастье. О самом счастье, как таковом, и в чем оно заключается, она тогда не задумывалась. Это представлялось ей чем-то вроде прогулок по тенистой аллее, где в душистом полумраке она выслушивает признания в любви, поцелуи на каменном, увитом цветами, балконе большого светлого дома с колоннами, катание на лошадях по зеленым, заросшим маками полям… Ей грезились бальные платья, страусовые перья, легкие кареты, военные мундиры, учтивые разговоры, страстные объятия в потайных закоулках дома, забытый на подоконнике веер, розы в прическе… Бог знает, что!
А иногда, в пору цветения жасмина и дикой розы, распространяющих тонкий манящий запах, когда белыми, осыпающимися с них лепестками, пестрела трава, и бульденеж распускал свои белоснежные, чуть зеленоватые в глубине, роскошные шары, Валерии мечталось о другом. О мраморных дворцах, украшенных чудесными орнаментами, о бассейнах с голубоватой водой, на дне которых драгоценной мозаикой выложены картины дна морского – прозрачные медузы, розовые раковины, изумрудные водоросли и стайки ярких рыбок, уплывающих от огромного ленивого осьминога. В просторной прохладе дворцов журчали серебристые фонтаны, мягкие подушки располагали к праздности, в проемы между колоннами виднелись пунцовые цветы, разросшиеся по всему саду, олеандры и магнолии, розы и орхидеи. Дворцы утопали в цветах и роскоши, низкие столики, украшенные золотистой инкрустацией, ломились от пряных кушаний и сладостей, звучала невидимая, выплетающая замысловатое кружево мелодии, незнакомая музыка, улыбался мужчина с пронзительно голубыми глазами, с тонким смугловатым лицом, с черной бородкой, в чалме, заколотой огромным, сияющим как солнце, камнем…
Что это было? Грезы «Тысячи и одной ночи», которые маленькая Валерия читала, раскачиваясь в гамаке, привязанном между двумя яблонями в зеленой тени запущенного, заросшего высокой травой и лопухами сада, под жужжание насекомых и чириканье птиц, невидимых в раскидистых кронах старых деревьев. Ей казалось, что она знает об этих городах сказочных халифов гораздо больше, чем знаменитая Шехерезада, – о черном, звездном небе восточных ночей, где луна светится на высоких, тонких иглах минаретов, где в устеленных парчой и коврами покоях курится дурманящий, навевающий иллюзии наслаждения, полупрозрачный дым, где дремлют тайны и прячутся от любопытных глаз сокровища колдунов и раджей…
