Впервые, зная, что его ожидает риск на том пути, который он выбрал для себя, Сиур волновался. Он хотел, чтобы все получилось, как задумано, чтобы он смог вернуться и обнять Тину, видеть ее, слышать, заботиться, защищать, подставлять плечо, угадывать желания, исполнять капризы. Ему стала дорога жизнь. Раньше он не задумывался над этим. Инстинкт самосохранения вел его, чудом выводя из-под удара, словно сама судьба хранила его. Для Тины? Даже за это он должен быть благодарен в первую очередь ей.
Постепенно мысли его изменили направление и потекли в другую сторону. Что его ждет завтра? Что с Алешей? Сиур произносил заклинания, что все предпринятые меры принесли свои плоды, и что все обстоятельства уже сложились в его пользу, что Алеша жив, а все остальное поправимо. В этом физическом мире непоправима только смерть.
Наутро, прибыв в провинциальный, обманчиво-тихий городок российской глубинки, Сиур вошел в здание небольшого вокзала, гулкого и пустынного, посмотрел расписание поездов дальнего следования в обратную сторону, вышел на небольшую, залитую солнцем площадь, откуда отправлялись рейсовые автобусы, и сделал два звонка, воспользовавшись обшарпанным уличным таксофоном.
Через полчаса он шел по заросшей кленами и акациями улочке, спускающейся под уклон, по бокам которой выглядывали из кустов сирени и боярышника уютные деревянные домики с резными наличниками, ставнями, и застекленными верандами. За покосившимися заборами зеленели вишневые и яблоневые деревья, грядки с петрушкой и укропом, кое-где попадались крытые колодцы и гаражи. К одному из таких неприметных домов с гаражом в глубине запущенного сада и подошел Сиур, толкнул калитку, достал из кармана ключи и, незаметно оглянувшись, отворил наполовину застекленную дверь веранды.
Вокруг все словно вымерло – щебетали птицы, ветер шумел в листьях, поднимал облачка пыли над нагретым асфальтом, облезлая кошка опасливо пробиралась вдоль некрашеного забора – но ни одного человека не было в этом заколдованном мире, ни одно окно не открылось, не проехала ни одна машина, ни один мальчишка не пробежал босыми ногами к журчащей внизу речке с рассохшимся деревянным мостком, ни один рыбак не забрасывал удочку из береговых камышей…
ГЛАВА 20.
…Море лениво набегало на пустынный берег, поросший низкими чахлыми маслинами, пожухлой травой. Солнце стояло высоко, ослепительно сверкая в раскаленном добела небе. Все живое попряталось в норы, в спасительную тень. Горячий песок обжигал ноги женщины, идущей по самой кромке прибоя, который, набегая, теплой волной обливал ей щиколотки. Она поднимала выше подол кремовой туники, красиво задрапированной, украшенной золотыми заколками.
Зной, не прекращающийся несколько недель, погрузил небольшой окраинный город в неспокойную спячку. Сонливая тревога – в такие странные слова можно было облечь то состояние, в котором находились его немногочисленные жители, в основном богатые и знатные патриции, уставшие от сутолоки и потрясений великого Рима. Они искали уединения и роскоши, застраивая побережье дорогими изысканными виллами, с закрытыми каменными двориками, колоннадами, бассейнами и фонтанами, тенистыми садами, за которыми тянулись нескончаемые виноградники.
Патриции любили вино, полных женщин, философские споры, политику, обильные пиры, бани, военные утехи и жестокие зрелища. Римляне поклонялись сильному мужскому телу, буграм мышц под закаленной солнцем и ветром кожей, твердой и жесткой; железной дисциплине в бою, доведенным до немыслимого совершенства навыкам владения оружием, безжалостности к противнику и духу отваги, культивируемому в римских легионах.
Римский легион, несокрушимый и мощный, способный успешно противостоять намного превосходящим силам противника и разгромить их, отражал мировоззрение общества, которое молилось на силу, искусство боя и кровь. Алая и густая кровь поверженных врагов возбуждала, играла в сердцах, подобно хмелю в амфоре с молодым вином. Смертельный риск, отчаянная храбрость, железные мышцы и отсутствие жалости – такими снились сами себе римские юноши душными южными ночами, полными запаха моря и апельсиновых рощ.
Сила, кровь, ярость и пот на разгоряченных сражением могучих мужских телах вызывали у женщин причудливые и дикие желания… Даже весталки,
[31]
дающие обет целомудрия, ходили смотреть на гладиаторские бои.
Женщина в кремовой тунике накрыла черноволосую голову прозрачным покрывалом. Жарко. Волосы ее, завитые и уложенные на затылке, тяжелым узлом спускались на шею. Толстые золотые браслеты на запястьях нагрелись на солнце. Она ждала кого-то, всматриваясь в дрожащую от горячего воздуха туманную даль, нетерпеливо покусывая полные губы. Ее нельзя было назвать красавицей – тяжеловатые формы плотного тела, круглое лицо, жесткие черные волосы, – но была в ней какая-то внутренняя стать, глубокое и гордое достоинство, легкость движений, порывистость, горящий взгляд темных глаз. Она привлекала. Ее нужно было воспринимать всю целиком, как грубоватый диковинный цветок, отдельные лепестки которого невзрачны, но весь он, крутобокий, плотный и в то же время нежный, с затаившейся внутри влагой и пушистой сладкой пыльцой – восхитителен.
Женщина несколько раз поднимала голову и взглядывала на небо, с выцветшего горизонта которого стекались к центру непонятные серые тучки. Между ними виднелась вершина горы, полускрытая таким же серым маревом. Неясная тревога всколыхнулась в сердце, растеклась по жилам нервной дрожью.
Глухой стук копыт привлек ее внимание. Всадник в шлеме с развевающимися на ветру перьями остановился поодаль, спешился, подошел. Он смотрел, прищурившись, на женщину, а она улыбалась.
– Прости, я немного задержался. Твой муж еще здесь? – Мужчина посмотрел на затянутое серой дымкой, сквозь которую проглядывал раскаленный шар солнца, небо, и нахмурился. Его тоже тревожил этот нестерпимый зной, эта неестественная пелена на небе.
– Муж уехал в Рим, вчера вечером. Ему не нравится эта погода. Он предчувствует недоброе, говорит, это плохой знак.
Мужчина сжал зубы так крепко, что на скулах вздулись желваки, его сильная шея напряглась, по выпуклым грудным мышцам прошла волна, перекатываясь под кожей крутыми буграми. Он хотел что-то сказать, но сдержался.
– Он хотел, чтобы и я ехала. – Женщина посмотрела в морскую даль. Прибой усиливался, гребни волн стали белыми, закручиваясь барашками.
– Ты поедешь?
– Конечно, нет, – она удивленно посмотрела на него. – У тебя завтра бой. Я хочу смотреть! Я хочу. – В ее голосе зазвучали знакомые капризные нотки.
Она пошла вдоль берега, прямая и легкая, статная, гордо неся свое полное тело. По ее спине струились черные кудри, которые не могли удержать никакие шпильки. Тело у нее под туникой белое, упругое, покрытое темным пушком. Римлянки все страдали от избытка волос на теле, прибегали к различным ухищрениям, но только не она. Эта женщина любила себя такой, какой ее создала природа, и не боролась с ней.
