Голова мужчины была повернута в другую сторону, и мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что он не отвечает, потому что крепко спит. Затем я услышала ровный звук его дыхания и увидела, что его грудь мерно поднимается и опускается. В тот момент я могла бы развернуться и уйти или же рискнуть и сделать то, что собиралась в самом начале, — порыться в папках, чтобы найти что-нибудь про маму. Вместо этого я на цыпочках обошла кресло, чтобы посмотреть на его лицо.
Шея мужчины была склонена набок, а подбородок и щека упирались в плечо, как у птицы, пытающейся спрятать голову под крыло. Его темные волосы были коротко острижены, а кожа была гладкой и такой бледной, что на его лбу были видны пульсирующие голубые вены. Внезапно он заворочался во сне, а затем его шея распрямилась и голова отклонилась назад. Он открыл глаза и уставился прямо на меня. Вначале он смотрел на меня, полураскрыв рот, ничего не выражающим взглядом. На его правой щеке краснел отпечаток ткани кресла. Затем в его взгляде появилось узнавание, и лицо осветилось, расплывшись в широкой ухмылке.
— Соооооооф, — произнес он странным, мягким и гортанным голосом, — соооооооф…
Глава 15
Сейчас
— ЭЛЛИОТ? ТЫ ПРОСНУЛСЯ? ЭЛЛИ? — раздался женский голос, тот самый, что я слышала до этого из-за тяжелой двери.
Сейчас эта женщина повернула дверную ручку и шла к нам по кабинету, цокая каблуками и шурша безупречно белыми брюками. Неожиданно она остановилась как вкопанная и уперлась рукой в бок, растерянно глядя на меня.
— Тебе что-то нужно? — спросила она.
Я молчала, не в силах произнести ни звука, уставившись на мужчину в красном кресле, который знал мамино слово. Его лицо казалось мне странно знакомым.
— Ты кто? — снова задала вопрос женщина.
Эллиот ответил за меня.
— Сооф, — сказал он, беря меня за руку и глядя на женщину с той же широкой улыбкой.
Мама сказала «сооф», увидев фотографию, которую я порвала надвое, и тогда я подумала, что, возможно, «сооф» — женщина в красном свитере или, может, сама мама. А Джорджия заронила в мою голову мысль о том, что «сооф» — мой отец. Когда Эллиот взял меня за руку, ко мне вернулся голос, и я смогла задать вопрос, который пришел мне в голову только сейчас.
— Сооф — это я? — прошептала я.
Эллиот снова мне улыбнулся, а женщина рассмеялась:
— Хорошо бы! Он говорит это слово, наверное, по сто раз на дню. Я бы больше всего на свете хотела знать, кого или что он имел в виду все это время. Кажется, даже мистер Хилл не знает, — добавила она. — Или знает, но не говорит.
— Трумэн Хилл? — встрепенулась я.
Она кивнула.
— Отец Эллиота, — пояснила она.
— Но может, сооф — это я? — снова спросила я.
— А это ты мне скажи, — рассмеялась она.
— Руби? — услышала я мужской голос из коридора.
— Я здесь, мистер Хилл! — крикнула она в ответ, оглянувшись через плечо.
Когда Трумэн Хилл, высокий худой мужчина с копной седых волос, вошел в кабинет, я почувствовала, что снова впервые смотрю на Хиллтоп-Хоум, стоя у подножия холма. Его лицо было совершенно непроницаемо. Особенно глаза странного голубого оттенка — до этого я видела такой цвет только в осколке морского стеклышка, которое Бернадетт всегда хранила в своей шкатулке с украшениями.
— Ты кто такая? — спросил он голосом, который словно тоже был до блеска отполирован бесчисленными песчинками.
— Меня зовут Хайди Я, — ответила я, стараясь, чтобы у меня не дрожал голос, — и мне нужно задать вам несколько вопросов, мистер Хилл.
— Ты, наверное, делаешь статью для школьной газеты? — спросила женщина, которую он назвал Руби. — Мистер Хилл не очень-то любит заниматься такими вещами, но ты можешь взять интервью у меня, хотя я ужасно скучная.
— Я не из газеты. Я только хочу знать, жила ли здесь раньше моя мама, — сказала я.
В лице Трумэна Хилла что-то изменилось.
— Как, ты сказала, тебя зовут? — спросил он.
Когда он наклонился, чтобы получше меня рассмотреть, я заметила золотые часы у него на руке. Тонкие белые стрелки на голубом овальном циферблате показывали четыре часа дня. После моего разговора с Берни прошел уже час.
— Хайди Я, — повторила я.
— «Я»? Это твоя фамилия? — удивился он.
Я кивнула.
— И у твоей матери такая же фамилия?
Я снова кивнула.
— Здесь никогда не жила женщина с такой фамилией, — сказал он, снова выпрямляясь. — Она очень необычная, я бы наверняка запомнил.
— Может, кто-то другой вспомнит, — предположила я.
— Вряд ли. Это учреждение для умственно отсталых. Ты об этом знала? — спросил он довольно доброжелательно.
— Моя мама — умственно отсталая.
— Может быть, но, к сожалению, она здесь не жила, — сказал он. — Я знаю всех, кто жил в Хиллтопе.
— Это точно. У нас тут все как сыр в масле катаются, — подмигнула Руби.
— Остался сыр один, — неожиданно забормотал Эллиот. — Остался сыр один.
Руби рассмеялась:
— Да, Эллиот, остался сыр один. Умничка. — Затем она повернулась ко мне и пояснила: — Это из песенки про фермера в лощине. Они ее обожают. Помнишь слова? Фермер берет жену, жена берет ребенка, и так далее, пока в конце сыр не остается один.
— Почему ты решила, что твоя мать жила в Хиллтопе? — снова обратился ко мне Трумэн Хилл. — Это она тебе рассказала?
— Нет, но у меня есть фотографии. — Я потянулась за рюкзаком.
— Погоди-ка, — подалась ко мне Руби. — Я, кажется, припоминаю. Ты, случайно, не знакома с женщиной по имени Бернадетт?
— Да, — ответила я, — это моя соседка.
— Это та женщина, что звонила из Невады, мистер Хилл. Помните, я вам говорила про нее, а вы сказали, что мне надо…
Теперь в лице Трумэна Хилла явно что-то изменилось, хотя и сложно было сказать, что именно.
— Неважно, что я сказал, Руби. Эта Бернадетт сейчас с тобой? — спросил он меня, и я заметила два красных пятнышка, появившихся у него на щеках под острыми скулами.
Я покачала головой:
— Она не смогла приехать.
— То есть ты приехала сюда одна? Из Невады? — Его голубые глаза сверлили меня холодным и острым взглядом в ожидании ответа.
Я кивнула, сглотнув комок в горле.
— Ты что, убежала из дому?
— Нет, — сказала я.
— Может, я поищу досье на ее мать? — предложила Руби.
Он не ответил, все еще сверля меня взглядом, словно я была загадкой, которую он пытался разгадать.
