– А четыре элемента – земля, вода, огонь и воздух – это тоже какой-нибудь твой семантический квадрат?
– Их придумали греки.
– Как четыре типа темперамента?
– Да. Гипотезу выдвинул Фалес, первый ученый.
– Но ты же мне говорил, что ученые были всегда. Еще со времен, когда мы жили в саваннах.
– Да, это правда.
– А греки – при всем уважении к ним, – это, несомненно, были великие умы, но являлись лишь частью непрерывного множества ученых. И с тех пор было проделано много работы.
– Да, знаю.
– Ага. И какая-то часть этой более поздней работы могла принести пользу и тебе в этой твоей концептуальной схеме. В составлении для нас карты мира. И ты мог получить новые представления о разных вещах, и это помогало тебе решать проблемы, даже вроде той, что сейчас у Майи. Потому что элементов на самом деле не четыре. Их сто двадцать или около того. И типов темперамента, может быть, тоже не четыре. Может, тоже сто двадцать, а? И природа этих элементов… или вещей со времен греков стала странной. Ты же знаешь, что субатомные частицы имеют спины, которые могут быть только кратными половине. И знаешь, как объект в нашем мире оборачивается на триста шестьдесят градусов и возвращается в исходное положение. Так вот, частица с полуцелым спином, например протон или нейтрон, должна совершить оборот на семьсот двадцать градусов, чтобы вернуться в исходное положение.
– Почему это?
– Она должна обернуться дважды относительно обычных объектов и только тогда примет начальное состояние.
– Да ты шутишь.
– Нет-нет, это было известно еще столетия назад. Просто у частиц с полуцелым спином другая геометрия пространства. Они живут в другом мире.
– И…
– Ну, не знаю. Но мне кажется, это наводит на мысли. То есть я хочу сказать, если ты попробуешь применить модели физики в качестве аналогии к психическим состояниям и бросить их вместе, как ты обычно делаешь, то тебе, наверное, стоит подумать о каких-нибудь более новых моделях. Представь, что Майя – это протон, что у нее полуцелый спин и она живет в мире, вдвое большем нашего.
– А-а.
– И тогда все примет еще более странный оборот. В нашем мире десять измерений, Мишель. Три – макрокосмос, который мы можем воспринимать, одно – время, еще шесть – микроизмерения. Компактифицированные вокруг фундаментальных частиц таким образом, что мы можем описать их математически, но не можем вообразить. Витки и топологии. Другие геометрии, невидимые, но реальные, на предельном уровне пространства-времени. Ты подумай. Это может привести тебя к совершенно новым системам взглядов. К новому расширению ума.
– Меня не заботит мой ум. Я беспокоюсь только за Майю.
– Да, знаю.
Они смотрели сверху вниз на подсвеченную звездами воду. Над ними выгибался купол звезд, и в этой тишине их окутывал легкий бриз, а внизу бормотало море. Мир казался огромным, свободным и необузданным, темным и загадочным.
Вскоре они повернули и двинулись обратно по тропе.
– Один раз я ехал из Да Винчи в Шеффилд, но что-то случилось с дорогой, и мы на некоторое время остановились в Андерхилле. Я вышел и прогулялся по старому трейлерному парку. И начал кое-что вспоминать. Просто осматривался и вспоминал, хотя и не прикладывал особых усилий. Но память возвращалась сама собой.
– Это распространенный феномен.
– Да, я так и понял. Но я подумал, не поможет ли Майе что-то в этом роде. Не обязательно именно Андерхилл, но другие места, где она была счастлива. Где вы вдвоем были счастливы. Вы сейчас живете в Сабиси, но почему бы вам не вернуться, например, в Одессу?
– Она не хочет.
– Может, она ошибается. Почему бы не попытаться снова пожить в Одессе и время от времени посещать Андерхилл, Шеффилд или Каир? Может, даже Никосию. И города у южного полюса, Дорсу Бревиа. Понырять в Берроузе. Проехаться поездом по бассейну Эллада. Сделать все, что может сшить ее личности вместе, увидеть места, где все начиналось. Где мы сформировались, к добру или к худу, где жили на заре этого мира. Возможно, ей это необходимо, даже если она об этом не знает.
– Хм.
Пройдя рука об руку по темной тропе сквозь заросли орляка, они вернулись в кратер.
– Спасибо тебе, Сакс. Спасибо.
Вода в бухте Исиды имела цвет то ли кровоподтека, то ли лепестка ломоноса и искрилась солнечным светом, который отражался на волнах у самых их гребней. Зыбь шла с севера, и катер качался и рыскал, идя на северо-восток из гавани кратера Дю Мартерея. Был яркий весенний день, Ls=51°, 79-го М-года, 2181-го н. э.
Майя сидела на верхней палубе, упиваясь морским воздухом и голубым солнечным светом. Находиться вот так посреди воды, вдали от тумана и старых судов на берегу, было удовольствием. Как чудесно было и то, что море нельзя ни приручить, ни как-либо изменить. И то, когда берег исчезал из виду и вокруг оказывалась сплошная голубизна, всегда одинаковая, несмотря ни на что. Она могла бы плавать так бесконечно, изо дня в день, и каждое покачивание на волнах отдавалось в ней таким ощущением, словно она каталась на русских горках.
Но на самом деле они плыли с определенной целью. Гребни волн впереди разбивались о широкую полосу, а позади Майи командир корабля повернул штурвал на одну или две ручки и немного сбавил обороты. Белая вода оказалась вершиной Двухэтажного холма, которая теперь представляла собой риф, отмеченный черным буем, лязгавшим с глубоким звуком: «Бом-бом, бом-бом, бом-бом».
Заякоренные буи были расставлены по всему периметру этого большого церковного колокола. Командир пришвартовал судно к ближайшему из них. Других лодок поблизости не было видно – казалось, они остались одни в этом мире. Мишель поднялся на палубу и встал рядом с ней, положив руку ей на плечо. Матрос в носовой части, вытянув крюк, зацепился за буй и набросил на него швартовый трос. Командир выключил двигатель, и корабль отнесло назад на длину троса. С громким шлепком и всплеском белых брызг его окатила волна. Они бросили якорь над самым Берроузом.
Спустившись в каюту, Майя сняла одежду и натянула гибкий оранжевый гидрокостюм – с капюшоном, ботинками, баллоном, скафандром и, наконец, перчатками. Она научилась нырять только ради этого, и все здесь было для нее внове – кроме ощущения пребывания под водой, которое напоминало состояние невесомости в космосе. Поэтому, едва перемахнув за борт и оказавшись в воде, она испытала знакомое чувство. Погрузилась, затянутая вниз тяжелым поясом, осознавая окруживший ее холод, но не ощущая его по-настоящему. Задышала под водой – это было непривычно, но у нее получалось. Вниз, во мрак. Она направилась на глубину, подальше от солнечного света.
