– Никто не указывает мне, что делать!
Это казалось даже слегка пугающим. Кружило голову. «Ка», – сказал бы йонсей
[5]. Предположительно маленькие красные человечки называли так Марс, от японского «ка», что означало «огонь». Это слово существовало и в ряде других старых языков, включая протоиндоевропейский – по крайней мере, так утверждали лингвисты.
Он осторожно забрался в большую кровать в задней части салона и улегся на нее под гудение обогревателя и электрооборудования, напевая с закрытым ртом под тонким покрывалом, быстро схватывающим тепло его тела, положив голову на подушку и рассматривая звезды.
На следующее утро с северо-запада пришел антициклон, и температура выросла до 262 градусов по Кельвину. Ему пришлось спуститься до пяти километров над нулевой отметкой, где давление воздуха составляло 230 миллибар. Для свободного дыхания этого было недостаточно, и он натянул костюм с подогревом для выхода на поверхность, прицепил небольшой баллон с воздухом и надел на нос и рот маску, а на глаза – защитные очки.
И все равно, когда он выбрался за дверь наружного шлюза и, спустившись по ступенькам, очутился на песке, от сильного холода у него заложило нос и выступили слезы, мешая смотреть перед собой. Свист ветра казался громким, несмотря на то что уши скрывал капюшон. Подогрев при этом работал исправно, и все остальное тело оставалось в тепле, а лицо постепенно привыкло к такой температуре.
Потуже затянув шнурок капюшона, он двинулся вперед, перешагивая с одного плоского камня на другой – они здесь были повсюду. Он часто наклонялся, чтобы осмотреть трещины, находил лишайники и широко рассеянные образцы прочих форм жизни – мхи, мелкие пучки осоки, траву.
Было очень ветрено. Необычайно сильные порывы налетали по четыре-пять раз в минуту, а в промежутках его обдувал ровный ветер. Несомненно, это место практически всегда было таким – здесь атмосфера сползала на юг, обволакивая возвышенность Фарсиду всей своей массой. Области антициклонов избавлялись от значительной части своей влаги еще в начале подъема на западе – сейчас же западный горизонт был затенен плоским морем облаков, сливающимся с землей вдалеке, двумя-тремя километрами ниже по вертикали и, вероятно, в шестидесяти, если идти туда пешком.
Под ногами лежали лишь куски снега, заполнявшие некоторые из тенистых трещин и углублений. Эти сугробы были такими крепкими, что он мог попрыгать на них, не оставляя никаких следов. Снежные массы, частично оттаявшие и снова застывшие. Один бугристый кусок треснул под его ботинком, и Сакс обнаружил, что толщина куска достигала нескольких сантиметров. А под ним – словно зернистый порошок. Пальцы замерзли даже в перчатках с подогревом.
Он останавливался и шел дальше по камням наугад. В некоторых расщелинах, что поглубже, образовались застывшие озера. Примерно в середине дня он спустился в одну из них и пообедал у небольшого озера, подняв маску, чтобы можно было кусать батончик из злаков и меда. Высота – 4,5 километра над нулевой отметкой, давление – 267 миллибар. Настоящий антициклон. Солнце – яркая точка, окаймленная оловянным кругом, – висело низко на северной стороне.
Во льду застывшего озерца имелись прозрачные участки, напоминавшие маленькие окна, из которых открывался вид на черное дно. В основном же лед был покрыт пузырями, трещинами или затянут белым инеем. Сакс сидел на берегу, тот тянулся вдоль извилистой линии гравия, размеченного клочками коричневой почвы и почерневшими мертвыми растениями, что остались лежать на небольшом уступе, который, по-видимому, указывал на максимальный уровень воды во время прилива, потому что выше него начинался уже грунт. Гравий же был то темно-бурым, то пестрым, то… Саксу стоило бы свериться с цветовой шкалой. Но не сейчас.
Земляной уступ был усеян бледно-зелеными розетками мелких травинок. Те, что подлиннее, то тут, то там торчали пучками, но большинство их уже умерли и окрасились светло-серым. Зато ближе к озеру находились участки темно-зеленых сочных листьев с красными краями. Там, где зеленый переходил в красный, виднелся цвет, которого Сакс не мог назвать, – темный, с отблесками и оттенками коричневого, своеобразно окрашенный двумя составляющими его цветами. Казалось, уже скоро не обойтись без цветовой шкалы: в последнее время, когда он осматривался на местности, она пришлась бы кстати примерно раз в минуту. Из-под некоторых двуцветных листьев выглядывали восковидные, почти белые цветы. За ними виднелись какие-то вьющиеся растения с красными стеблями и зелеными иголками, похожие на миниатюрные морские водоросли. И вновь – сочетание красного и зеленого.
Издалека доносилось какое-то гудение – то ли ветер играл среди скал, то ли жужжали насекомые. Черные мошки, пчелы… В такой атмосфере им необходимо выдерживать всего тридцать миллибар давления углекислого газа, поскольку он поступал в них под таким низким парциальным давлением, что в определенный момент их внутренней насыщенности оказывалось достаточно, чтобы не впускать больше. Но с млекопитающими было сложнее. Они могли переносить до двадцати миллибар, но, учитывая, что растения уже цвели по всей планете на меньшей высоте, давление углекислого газа могло упасть до этой величины очень скоро. Тогда придет время избавиться от баллонов с воздухом и лицевых масок. Выпустить животных на волю по всему Марсу.
Ему показалось, что в слабом гудении воздуха он услышал их голоса – имманентные или эмерджентные, возникающие с новой волной viriditas. Гул далеких голосов, ветер, покой этого озерка среди камней, блаженство вроде того, что Ниргал находил в лютом холоде… «Видела бы это Энн», – пробормотал он.
Но опять же, после удаления зеркала, все, что Сакс теперь видел, очевидно, было обречено на гибель. Биосфера имела верхний предел, и при снижении освещенности этот предел неизбежно должен упасть, по крайней мере, на время, но скорее всего – навсегда. Это ему не нравилось. Он считал, что можно найти способы возместить потерю света, ведь терраформирование вполне неплохо протекало и до вывода зеркал – значит, они не были настолько необходимыми. К тому же лишиться зависимости от столь хрупкой системы было к лучшему, и хорошо, что они сделали это сейчас, а не позднее, когда вместе с растениями вымерли бы большие популяции животных.
И все равно было жаль. Хотя мертвые остатки растений в итоге станут просто удобрением и не будут так страдать, как животные. Он так предполагал. Кто знает, что чувствовали растения? Если рассмотреть их поближе, взглянуть на все их сочленения, похожие на сложные кристаллы, они казались не менее загадочными, чем любая другая форма жизни. Они заполонили равнину – все, что попадало в его поле зрения, – постепенно оплетя голые скалы, разрушив обветренные породы и соединившись с ними, чтобы создать первую почву. Это был очень медленный процесс. И в каждой частице почвы заключалась неимоверная сложность, а простирающаяся во все стороны перед Саксом пустыня была самым прекрасным из всего, что ему доводилось видеть.
И о погоде. Теперь погода появилась на всей планете. Впервые это слово было письменно использовано в таком значении в книге о Стоунхендже около 1665 года. «Выветривание погодой в столькие Века и Года». Язык – первая наука, точная, но неопределенная либо многозначная. «Бросание вместе». Разум – это погода. Или он просто выветривался.
