Растерянный, почти ошеломленный, он решил попробовать прогуляться – может быть, это прояснит его разум? Оказалось, что идти он мог: поднялся со скамьи, выровнялся, удержал равновесие и двинулся вперед. Он старался обходить других, блуждавших, каждый в своем мире, не обращая на него внимания так же, как и он на них, – они проходили друг мимо друга, точно мимо неодушевленных предметов. А потом он оказался на открытом просторе прилегающей к Андерхиллу территории, обдуваемый прохладным утренним ветерком, прошел мимо соляных пирамид под необычно голубым небом.
Остановился и посмотрел вокруг, задумался, удивленно хмыкнул и замер на месте – ноги на миг перестали его слушаться. Внезапно он вспомнил все.
Ну не так чтобы вообще все. Он не мог, например, сказать, что ел на завтрак 13 августа-2 2029 года – в этом результат подтверждал предположение, что события, связанные с естественной активностью, не различались настолько, чтобы запоминать их индивидуально. Только в общих чертах… в конце 2020-х он начинал свои дни в юго-западном углу сводчатых отсеков, где делил спальню верхнего этажа с Хироко, Евгенией, Риа и Ивао. Когда эта спальня возникла перед его мысленным взглядом, в голове у него замелькали эксперименты, происшествия и разговоры. Узел в пространстве-времени, заставляющий вибрировать всю сеть, сплетенную из дней. Красивая спина Риа, моющей подмышки в другой части комнаты. Обидные слова, сказанные по небрежности. Влад, рассуждающий о вырезании генов. Они с Владом стояли на этом самом месте в ту первую минуту, когда оказались на Марсе, и смотрели вокруг, не говоря друг другу ни слова, просто постигая гравитацию, розовое небо и близкие горизонты, которые выглядели так же, как и сейчас, столько лет спустя – ареологическое время тянулось медленно и долго. Одетые в прогулочники, они ощущали себя полыми. Чернобылю требовалось больше бетона, чем можно было изготовить в разреженном, сухом и холодном воздухе. Надя как-то нашла выход, но как? Нагрела его, да, точно. Надя в те годы много чего построила – сводчатые отсеки, заводы, аркаду; кто бы мог предположить, что человек, который так тихо вел себя на «Аресе», окажется таким знающим и энергичным? Он очень давно не вспоминал об этом впечатлении, которое составил о ней на «Аресе». А как она мучилась, когда Татьяну Дурову раздавило упавшим краном, они все тогда были потрясены – все, кроме Мишеля, который оказался удивительно равнодушным к несчастью, к их первой смерти. Вспомнит ли Надя об этом сейчас? Непременно вспомнит, если подумает об этом. Сакс не мог быть исключением, то есть если процедура помогла ему, то поможет и другим. Василий, воевавший на стороне УДМ ООН в обеих революциях, – с чего это он его вспомнил? Казалось, он был поражен, но это мог быть и восторг – все, что угодно, некое всеохватывающее чувство, ощущение насыщенности, судя по всему служившее одним из первых последствий лечения. Наверное, он теперь помнил и смерть Татьяны. Однажды в Антарктиде он вышел с ней в поход, и она поскользнулась на камне, вывихнув лодыжку, и им пришлось ждать на ригеле Нуссбаум, пока вертолет со станции Мак-Мердо заберет их, чтобы доставить на базу. Он забыл об этом на многие годы, а потом Филлис напомнила ему в ночь, когда взяла его под арест, а потом он забыл снова – до этого дня. Два раза за два столетия, но теперь оно вернулось вполне: низкое солнце, холод, роскошный вид Сухих долин, зависть Филлис к красоте Татьяны. То, что их красота должна была умереть первой, было знаком, первейшим проклятьем. Марс как Плутон, планета страха и ужаса. И теперь, когда их обеих не было в живых, Сакс остался последним носителем воспоминаний о том дне в Антарктике – а когда уйдет он, то и тот исчезнет безвозвратно. Да, человек запоминал именно ту часть прошлого, которую сильнее всего прочувствовал, те события, когда эмоции превышали определенный порог, как-то: великие радости, великие потрясения, великие трагедии. И малые тоже. В седьмом классе его исключили из баскетбольной команды, и, когда прочитал список, он плакал возле питьевого фонтана на дальнем конце школьной территории, думая: «Я буду помнить об этом всю жизнь!» Ей-богу, так и вышло. Великая красота.
Когда человек делал что-то впервые, это несло в себе особый заряд. Первая любовь… кто же это был? Пустота. Это было еще в Боулдере. Лицо… какая-то подруга какого-то друга… Но это была не любовь, и он не помнил ее имени. Нет… теперь он думал об Энн Клейборн – она стояла перед ним и пристально смотрела, это было давно. Что он пытался вспомнить? Поток мыслей был таким плотным и стремительным, что он был уверен, что некоторые воспоминания проносились в нем мимо сознания. Это был парадокс – но лишь один из многих, что создавал этот одинокий поток в необъятной области разума. Десять в сорок третьей степени, матрица, в которой распускались все большие взрывы. Внутри черепа лежала целая вселенная, размерами не уступающая той, что простиралась снаружи. Энн… с ней он тоже ходил в поход в Антарктике. Она всегда была сильной. Интересно, что за все время их пути через кальдеру горы Олимп он ни разу не вспомнил этот их поход по долине Райта, хоть они и были так похожи! Тогда, в Антарктике, они без устали спорили о судьбе Марса, и ему так хотелось взять ее за руку или чтобы она взяла его… Кажется, он тогда в нее влюбился! И его мозг лабораторной крысы, никогда прежде не испытывавший такого чувства, подавил его банальной застенчивостью. Она с любопытством смотрела на него, не понимая этого и лишь удивляясь, почему он так заикался, когда говорил. Он немного заикался и в детстве – вероятно, это было какое-то биохимическое нарушение, исчезнувшее при половом созревании, но оно изредка давало о себе знать, когда он нервничал. Энн… Энн… Он видел ее лицо, когда они спорили на «Аресе», в Андерхилле, в Дорсе Бревиа, на складах на горе Павлина. Почему он постоянно совершал нападки на женщину, которая его привлекала? Она была такой сильной. И все же он видел ее совершенно подавленной, когда она беспомощно лежала на полу марсохода-валуна все те дни, что погибал красный Марс. Просто лежала и не поднималась. Но потом сделала усилие и ожила. Заткнула Майю, когда та на него кричала. Помогла похоронить своего сожителя, Саймона. Она справлялась со всем этим, и Сакс всегда, неизменно, постоянно был ей неприятен. Доставлял боль. Вот кем он для нее был. Ругался с ней в Зиготе и в Гамете. В Гамете – хотя, пожалуй, и там, и там, – ее лицо так исказилось… после этого он не видел ее двадцать лет. А потом, после того, как он принудительно провел над ней процедуру омоложения, он не видел ее еще тридцать лет. Все это время было потеряно зря. Даже если бы они прожили еще тысячу лет, этого не хватило бы, чтобы восполнить эту потерю.
Он бродил по Алхимическому кварталу. Снова вспомнил Василия – тот сидел в пыли, и слезы стекали по его щекам. Они с ним вдвоем провалили эксперимент с андерхильскими водорослями, прямо в этом здании, но Сакс сильно сомневался, что он плакал из-за этого. Наверное, из-за чего-то, связанного с теми годами, что он проработал в УДМ ООН, или чего-нибудь еще. Он этого не знал, но можно было спросить – правда, если шататься по Ардерхиллу и видеть лица, а потом вспоминать все, что знал об этих людях, так сопутствующие вопросы не позадаешь. Нет, он пошел дальше, оставив Василия наедине с его собственным прошлым. Сакс не хотел знать, что того огорчило.
К тому же на полпути к северному горизонту крупным шагом уходила прочь другая фигура – Энн. Странно было видеть ее без скафандра, с седыми волосами, развевающимися на ветру. Этого оказалось достаточно, чтобы остановить поток воспоминаний. Но, опять же, он уже видел ее такой – в долине Райта, да, и тогда ее волосы были светлыми, такой цвет называли «помойным блондом», что было не очень благородно. Опасно было давать волю каким-либо чувствам под пристальным взором психологов. Их собрали здесь по делу, и они находились под давлением, тут не было места для личных отношений – это было само по себе опасно, и случай Наташи и Сергея служил тому подтверждением. Но это все равно происходило. Парой стали Влад и Урсула, так же, как Хироко и Ивао, Надя и Аркадий. Несмотря на опасность, несмотря на риск. Энн смотрела на него через лабораторный стол, когда они обедали, и что-то было в ее глазах, некий знак расположения – но он не знал, что именно, он не умел читать взгляды других людей. Все они казались ему загадками.
