И посреди всего этого камня и песка растительная жизнь была почти незаметна. Во всяком случае, поначалу. Ее еще нужно поискать, внимательно присмотреться к цветам, прежде всего к зеленому, ко всем его оттенкам, но особенно – к бледным: шалфейному, оливковому, хаки и прочим. Нанао и Тарики то и дело указывали на образцы, которые Сакс не замечал. И он присматривался все внимательнее и внимательнее, снова и снова. А едва он приспособился к восприятию тусклых цветов, которые так ловко сливались с ржавым грунтом, как те начали буквально выскакивать из цветов ландшафта – коричневого, черного, цветов умбры и охры. Чаще всего они обнаруживались во впадинах и трещинах или возле занесенных снегом участков. И чем внимательнее он вглядывался, тем больше их находил; а в одной котловине, казалось, повсюду росли растения. И тогда он понял: вся эта территория, весь Тирренский массив, представляла собой одну большую каменистую пустыню.
Потом он увидел яркую зелень лишайников, покрывающих поверхности скал или внутренние поверхности водосборных участков, и мох – изумрудный, темно-зеленый бархат, влажный и пушистый.
Многоцветная палитра лишайников, темно-зеленые иглы сосен, пучки отростков хоккайдских сосен, ладанных сосен, можжевельников. Цвета жизни. Казалось, он переходил из одной огромной комнаты под открытым небом в другую, сквозь разрушенные каменные стены. Маленькая площадь, извилистая галерея, просторный бальный зал, множество соединенных между собой комнат, гостиная. В некоторых комнатах – криволесье в низких стенах, где искривленные ветром деревья были мелкими и срезанными сверху на уровне снега. Каждая ветвь, каждое растение, каждая открытая комната имели выверенную форму – но при этом смотрелись непринужденно.
Вообще, как сказал ему Нанао, большинство котловин активно культивировались.
– Эту котловину засеял Абрахам.
За каждый маленький участок отвечал конкретный садовод или садоводческая группа.
– А! – воскликнул Сакс. – И удобрил, наверное, тоже?
Тарики рассмеялся.
– Можно и так сказать. А сама почва здесь в основном завезенная.
– Понятно.
Это объясняло многообразие растений. Сакс знал, что культивацией немного занимались на леднике Арена, где он впервые увидел каменистую пустыню. Но здесь эти начальные стадии остались далеко позади. Лаборатории Сабиси, как объяснил ему Тарики, стремились, в первую очередь, создать плодородный слой почвы. Это было здравой идеей, ведь в каменистых пустынях почва прибавлялась всего на несколько сантиметров за столетие. Здесь же существовали причины этим заниматься, и такая задача представляла неимоверную трудность.
– С самого начала мы перескакиваем на несколько миллионов лет, – сказал Нанао. – И потом эволюционируем с того момента.
Складывалось впечатление, будто многие из образцов высаживались вручную, затем их оставляли без поддержки и наблюдали, как они развиваются.
– Понятно, – проговорил Сакс.
Он присмотрелся еще внимательнее. Ровный тусклый свет: действительно, в каждой открытой комнате были представлены образцы разных видов.
– Значит, это сады.
– Да… или вроде того. Как посмотреть.
Некоторые садовники, рассказал Нанао, работали по заветам Мусо Сосэки
[9], другие придерживались традиций японских дзен-мастеров, третьи – Фу Си, легендарного основателя китайской системы геомантии, известной как фэншуй, четвертые – персидских гуру садоводства, включая Омара Хайяма, пятые – Леопольда, Джексона или еще кого-нибудь из первых американских экологов, как, например, почти забытый теперь биолог Оскар Шнеллинг, и прочих.
Но все они, как добавил Тарики, были не более чем кумирами. Занимаясь своим делом, садовники раскрывали собственное видение. И следовали велениям земли, видя, как одни растения расцветали, а другие погибали. Соэволюция, или что-то вроде эпигенетического развития.
– Недурно, – заметил Сакс, осматриваясь. Для специалистов подъем из Сабиси на массив, должно быть, становился настоящим увлекательным путешествием, наполненным аллюзиями и отсылками к невидимым для него традициям. Хироко назвала бы это ареоформированием или ареофанией.
– Я бы хотел посетить ваши лаборатории почв.
– Разумеется.
Они вернулись в марсоход и двинулись дальше. Позднее в тот же день, под темными тучами, они оказались на самой вершине массива, где находилось большое пульсирующее болото. Мелкие овраги были засыпаны сосновыми иголками, сметенными ветрами таким образом, что походили на травинки на искусно скошенном газоне. Сакс, Тарики и Нанао снова выбрались из машины и пошли пешком. Ветер пронизывал их костюмы, но из-под темной облачной завесы проглядывало послеполуденное солнце, отбрасывая тени по всему горизонту. Здесь, на болотах, повсюду виднелись ровные голые коренные породы, и Сакс, оглядываясь вокруг, вспоминал первозданный вид местности, какой он видел в ранние годы. Но стоило им отойти к краю какого-нибудь ущелья – и там все вдруг окрашивалось зеленью.
Тарики и Нанао говорили об экопоэзисе, под которым понимали переосмысленное, облагороженное, учитывающее местную специфику терраформирование. Преобразованное в нечто похожее на ареоформирование Хироко. Более не ведомое тяжелыми промышленными методами, но ставшее медленным, размеренным и чрезвычайно локальным процессом работы на отдельных клочках земли.
– Весь Марс – это сад. И Земля, если на то пошло, тоже. Таковы уж люди. И нам нужно сосредоточиться на садоводстве, задуматься об уровне ответственности за саму природу. Взаимодействие между человеком и Марсом должно быть справедливым для обеих сторон.
Сакс неопределенно взмахнул рукой.
– Я, однако, привык рассматривать Марс как дикое место, – ответил он, словно рассуждая об этимологии слова «сад». Французский, тевтонский, древнескандинавский… gard значит «ограда». Казалось, у него были общие корни со словом guard – «охрана». Но кто знал, что означало это слово по-японски? Этимология была достаточно сложной и без смешивания переводов между собой. – Ну, положить начало, засеять семена, потом смотреть, как они сами растут. Самоорганизующаяся экология, сами знаете.
– Да, – согласился Тарики, – но теперь дикие места тоже превратились в сады. В своем роде. Это потому что мы здесь. – Он пожал плечами и сморщил лоб. Он верил, что это так, но это его не радовало. – Как бы то ни было, экопоэзис ближе твоему пониманию дикого места, чем промышленное терраформирование.
– Может быть, – сказал Сакс. – Может, это лишь две стадии одного процесса. И может, обе они необходимы.
Тарики кивнул, готовый это обсудить.
– А сейчас что?
– Смотря как мы будем реагировать на возможное наступление ледникового периода, – ответил Сакс. – Если он окажется достаточно суровым и убьет растения, то у экопоэзиса не останется шансов. Атмосфера может снова замерзнуть и опасть на поверхность, весь процесс нарушится. Когда нет зеркал, я уже не уверен, что биосфера достаточно сильна, чтобы продолжить свой рост. Вот поэтому я и хочу посмотреть на ваши лаборатории почв. Может, стоит применить еще какое-нибудь промышленное воздействие на атмосферу. Мы попробуем создать модель и посмотреть, что будет.
