моей нежноликой собеседнице и Музе.
Тут возникает вопрос – чьей?
То есть Музе его или Бродского? Вопрос, прямо скажем, неправомерный – Муза-то не невеста и одновременно вдохновляет всех разом. Но для Бобышева важно доказывать, что она Муза вовсе не Бродского. И делается это так. Во-первых, хотя
они появлялись действительно вместе, как пара, и он уже посвятил ей несколько значительных стихотворений. Но – по крайней мере тогда – не любовных!
И во-вторых,
И она держалась независимо: вот ведь, звонила, заходила ко мне сама, – очевидно, ни перед кем не отчитываясь. Она даже подчеркивала свою отстраненность…
Да почему эта лобово-дипломатическое «ни перед кем», почему прямо не сказать «не отчитывалась перед Бродским»?
Но главное – отстранённость, опять-таки от Бродского во имя доступности для прочих. То есть для Бобышева.
Бобышев, как припев, повторяет тему независимости Басмановой от Бродского, что делает ей только честь – действительно крепкая женщина.
– Я тебя провожу, да? – обратился к Марине Иосиф.
– Нет, я пойду сама и чуть позже.
…Между тем наша отдельная дружба с Мариной продолжалась, встречи были вполне непорочны, хотя и галантны. Мы бывали на выставках и концертах, много гуляли в моих местах на Песках или в ее, в Коломне, порой вместе рисовали.
Галантный – это значит «изысканно вежливый», «любезный». Почему же «хотя и галантны», отчего противопоставление непорочности и галантности? Нормально было бы: «отношения были непорочны и галантны». А то получается так – хотя она не давала, но я за это ей не хамил. Опять-таки зияет «джентльменство» Бобышева.
Особенно трогателен перечень непорочных и в то же время высоко интеллектуальных развлечений. А как проникновенно сказано «порой вместе рисовали»!
Для меня всё это звучит предельно фальшиво и по сути, и по отбору слов. Если ты действительно проводишь столько времени с очаровавшей тебя женщиной и не лезешь к ней в трусы – то какой ты после этого мужик? Тем более Бобышеву тогда было не 19, а целых 27, да и в ловеласах числился. А если лез, и она не давала, то так и скажи. Но он здесь тоже джентельменничает, тоже мне «поклонник молодеющей звезды» (см. ниже о стареющей).
Вдоль фасада была пущена лепнина: чередующиеся маски неясного аллегорического смысла. Я читал их как ужас и сладострастие, ужас и сладострастие, но это ничего мне не объясняло и ни во что рифмованное не складывалось. В пушкинское время на этаже были танцевальные классы, и то-то он пялился сюда на балеринок от Всеволожских: ужас и сладострастие; а до эмиграции в этой квартире жил Александр Бенуа. УЖАС от сладострастия!
Эротического философа из Бобышева никак не получается. В его случае философия и поэзия разделены огромной канавой. Ужас при сладострастии возникает лишь при импотенции, во всех остальных случаях сладострастие сопровождается восторгом. Без всякого ужаса. Такое Бобышеву надо бы знать.
Ох, милая, тебя бы мне… Ах, нет!
Тебя, красавица, хоть голосом касаться.
Следуя этому стиху и воспоминаниям Бобышева – таким испуганным «Ах, нет!» наполнены его первые встречи с Басмановой, которая всячески показывает свою готовность, а Бобышев касается её только своим голосом, то есть баснями кормит.
Наши общения с Мариной, и так дистиллированные, не замутнялись никакими ухаживаниями и как будто собирались остаться надолго в состоянии бестелесного и восхищенного интереса друг к другу.
Дальше в качестве доказательства следуют перечисления книг, которые Басманова дарила Бобышеву, на одной из которых была надпись:
Моему любимому поэту. Марина
С такой безымянной надписью Басманова могла подарить эту книгу и Бродскому и кому-либо ещё по её сексуальному предпочтению! Но Бобышев не заметил отсутствие своего имени в надписи, сразу приняв на себя звание «любимого поэта». А ведь могло быть, что Басманова сначала подарила эту книгу Бродскому. Тот на неё за что-то рассердился и бросил ею в неё. Она её подняла и подарила Бобышеву.
И вот тщательно отцеженная последняя капля, которой Бобышев умывает руки, чтобы стать чистым любовником, то есть любовником с чистой совестью:
Где-то на Литейном <…> Иосиф оскорбительно обозвал меня.
Я мысленно занес руку для ответа, но сознание, в котором еще возвышались понятия: Поэзия, Слово, Бог, – удержало ее.
Я перешел на другую сторону и посчитал себя свободным от каких-либо дружеских обязательств.
Что же это за такое страшное обзывание, которое сразу так удобно освобождает от каких-либо дружеских обязательств? Вроде бы и откровенничает Бобышев, взял бы и рассказал какой Бродский плохой, какими ужасными (и конечно же, несправедливыми) оскорблениями тот бросался. Назвал бы эти оскорбления, чтобы мы вместе с Бобышевым возмутились Бродским? Но нет, умалчивает Бобышев и вовсе не из деликатности, а потому, что явно в этом обзывании что-то очень правдивое было, раз его это так задело.
А быть может, наоборот, ничего особенного Бродский не сказал, а Бобышев ухватился за «оскорбление», как за предлог, чтобы гордо обидеться и развязать себе руки для прихвата Басмановой.
Но какова фраза: «какие-либо дружеские обязательства»?! В чём эти дружеские обязательства состояли? Помогать в беде? Давать деньги взаймы? Нет, под этим торжественно обтекаемым благородным выражением Бобышев имеет в виду: «можно бабу брать». А судя по описаниям Бобышева, Басманова сама под него напрашивалась, и он, держась за дружбу с Бродским, играл в святого Иосифа, сопротивляясь соблазну. Но тут, его Бродский обозвал – и сразу дружба похерена, а раз Бога ли, Дружбы ли нет, то – всё позволено.
Так из друга Бродского Бобышев с великой радостью переродился в его соперника. И столько удовлетворения у него по этому поводу произошло, что он даже главу назвал Соперник Бродского. Это звание для Бобышева представлялось на уровне тогдашнего «Герой Социалистического Труда», а теперь это звание выводит его в ряды «Классиков Русской литературы».
Такая же бесконечно малая достоверность вылезает из описания причины его разрыва отношений с женой. Жил себе Бобышев, читая дамам стихи, совершено с ними не ебясь, потому как
никчемность глагольной рифмы (единственный порок моего тогдашнего поведения),
те писали ему невинные записки, а его жена нашла их, невинных, в мужнем кармане.
…полезла Натаха-таки лапой своей (в этой «Натахе» с «лапой» – ух как светится неприглядность Бобышева. – М.А.) по моим карманам, обнаружила нежные письма – и:
– Что это?!!
– Да как ты смела залезть в мои карманы?!
