Максу представлялось, что его хуй в заду Грейс похож на поводок, короткий поводок, на котором он её держит, как суку, а она между тем тычется своим лицом и пиздой в другого мужчину в поисках добавочного наслаждения. Причём поводок этот не повод для насилия, а поводок, который ищет сама сука, она не хочет с него сниматься – это поводок сладкой привязанности.
Макс засовывал язык в ухо Грейс, видя перед собой слившиеся в засосе два рта. Своим хуем от ощущал через стенку напористые движения хуя Дэвида. Макс почти не двигал свой хуй, он не хотел кончать и также не хотел отвлекаться на движения, а лишь ощупывать хуем через стенку, что происходит во влагалище. Именно стенка делала мужчин партнёрами, а не соперниками, ибо у каждого была своя сфера влияния, которые не пересекались, а лишь дополняли друг друга, даря Грейс неизъяснимое блаженство. Грейс сама двигала бёдрами, чтобы освежить чувство хуя в заду и время от времени опускала руку и прижимала бедро Макса к себе, показывая, что она о нём не только не забыла, но и постоянно ощущает его глубокое присутствие.
Деликатесный сандвич получался: без хлеба, но с тремя слоями мяса.
Макс анализировал свои ощущения и удивлялся тому, что он не только не испытывает никакой ревности, а наоборот, острейшее наслаждение от активности Дэвида и от радостной податливости Грейс.
Любуясь слиянием ртов Дэвида и Грейс, Макс вдруг вспомнил, какое бешенство овладело им, когда он увидел такое слияние у своей любовницы юности Дорис и мужчины, с которым он её уследил. Вот они, ошеломляющие изменения жизни, переворачивающие одно чувство на противоположное: любовь на ненависть и ненависть на любовь. Как можно после этого полностью вверяться какому-либо из них и основывать на этом жизнь? Никогда никакое одно чувство, как бы сильно оно ни было, нельзя простирать в будущее, а упиваться им лишь сейчас. А уж если планировать будущее, то не на чувстве, а на превращении чувств одно в другое, зная, что когда-нибудь любовь станет ненавистью, а ненависть – любовью. И единственное, что может предотвратить это изменение, – это то, что ты не успеешь до него дожить.
В какой-то момент троица переместилась «с ног на голову», то есть Дэвида положили на спину, Грейс села на него влагалищем, а Макс проник в десадовский рай. Он видел на спине Грейс напряжённые пальцы Дэвида, прижимающие её к себе, и Макс на удивление себе радовался за Дэвида и Грейс – ведь в распоряжении Макса был задний проход Грейс, в котором ликовал его хуй. Это был контрапункт. Третий вовсе не был лишним, он был нужным.
«Надо же, – думал Макс, заполнив Грейс до предела, – дожил до того, что испытываю острейший восторг, когда моя женщина упивается не мной, а другим мужчиной».
Макс, запустив хуй в огнедышащую глубину её зада, мог, чуть согнувшись в правую сторону, наблюдать страстный поцелуй смыкающий Грейс с Дэвидом, лежащим под ней, переведя взгляд с их лиц, осенённых поистине райским блаженством, на хуй Дэвида, движущийся в пизде, и свой хуй, утопленный в анусе, покрасневшем и переставшем поджимать губки бантиком сфинктера, а полностью раскрытом, как горло.
На какой-то раз Дэвид под руководством Макса оказался под Грейс в «69». Макс под новым углом взирал на хуй Дэвида, двигающийся в голодно сжимающих его губах Грейс, и переводил взгляд на свой хуй за маленькой натянутой перегородкой плоти, через которую просвечивала кровь, свой хуй, устремившийся сквозь счастливо обнимающий его сфинктер в женскую глубину.
Грейс в моменты наплыва особой нежности к Максу, то есть при подступах очередного оргазма, протягивала свою руку назад, прижимая Макса ближе к себе, в себя. Именно этот восторг на лице Грейс от полного заполнения, от её счастья свежего поцелуя, – всё это наполняло Макса таким наслаждением, которое никогда в такой степени не охватывало его, когда он бывал с женщиной один на один.
Грейс не уставала восторгаться тем, что хуй у Макса заметно вырос. Если раньше у него был он средних размеров, то теперь стал поистине большим. Грейс призналась Максу, что она всегда предпочитала большие хуи, но скрывала это от Макса, чтобы не задеть его самолюбия, а теперь она имеет в нём самого лучшего любовника.
Палец Макса вырос тоже значительно, он теперь напоминал по размерам его первоначальный хуй. Это позволяло Максу ускорить процесс обучения анальному сексу новых женщин: он теперь вставлял сначала указательный палец, приучал их к нему, а потом менял его на свой хуеподобный средний палец, чего женщины не замечали, увлечённые клитором во власти максова языка. Так что, когда Макс показывал женщине средний палец, только что побывавший в её прямой кишке, она уже не боялась принять в неё и хуй.
Так двойное проникновение открыло для Макса новый мир красоты и наслаждений ею. А ведь до этого он часто ловил себя на мысли, что новизну возможно испытывать лишь с помощью различных женщин, так как одна женщина ему быстро приедалась после опробования с ней трех ипостасей секса: вагинальной, оральной и анальной. Но теперь привнесение дополнительного партнёра сделало Грейс желанной с новой силой и остротой. Более того, Макс, чтобы освежить свою похоть к Грейс, просто приглашал нового мужчину.
Страсть к Грейс вспыхивала у Макса с мощной силой всякий раз, когда новый хуй погружался в одно из её отверстий. Таким образом, Макс перестал тяготиться постоянством, а наоборот, наслаждался им. Получался ещё один парадокс: Макс стал верным Грейс с помощью её неверности, которую сам Макс активно культивировал. Хотя верность эта была относительной, смысл её, можно сказать, состоял в том, что двойное проникновение в Грейс уменьшило его проникновение в других женщин приблизительно вдвое. Если раньше ему не хватало Грейс для удовлетворения всех своих желаний, то теперь «хватать её стало значительно больше».
Допустив в Грейс других мужчин и убедив её, что он её уже не ревнует, а наоборот с каждым новым любит её ещё больше, – Макс развязал язык Грейс до такой степени, что она стала обсуждать с ним достоинства и недостатки хуёв у других мужчин, что обыкновенно женщина всячески избегает делать в присутствии своего возлюбленного. А тут Грейс понесло. Было так странно и в то же время трепетно слышать, как его любовница рассказывает, как стоит хуй у того или другого, насколько у одного велик для анального секса, как быстро кончает один или другой. Грейс, получив доступ к этой теме, стала в присутствии Макса свободно высказывать свои предпочтения к обрезанным хуям, потому как кожа на необрезанных мешает ей их сосать, а большие хуи приносят ей специфическое наслаждение, тычась в некие чувствительные места в пизде и в заднем проходе. Свои впечатления о двойном проникновении Грейс итожила так: «Один хуй хорошо, а два лучше.»
«Удвоение любви» – так назвал Макс привлечение второго мужчины. При двойном проникновении любое движение Грейс становилось лаской одновременно для обоих мужчин, она не могла ласкать лишь одного, даже если захотела бы, ибо если она с радостью насаживалась на один хуй, то она автоматически насаживалась и на второй, что справедливо воспринималось вторым мужчиной тоже «с радостью».
Макс открыл для себя иное понятие любви с помощью удвоенных проникновений в женщин. Когда Макс раньше совокуплялся с женщиной и она льнула, крепко прижимая его, покрывая его шею и лицо поцелуями, шепча ему в ухо слова любви и засовывая язык ему в глотку или ухо, и бёдра её вбирали его хуй как можно глубже, то у Макса возникало ощущение, что он – единственно возможный предмет её страсти, что только он ей люб и желанен. Но вот, оказываясь в соитии с ещё одним мужчиной, Макс наблюдал разворачивающееся перед ним откровение – он видел, как «его» женщина счастливо и самозабвенно обнимает другого мужчину, как целует его с такой же, если не с большей, страстью, потому что её ощущения обновлены, что сексуально Макс для неё находится в общем нескончаемом ряду мужчин. Тут-то и возникает открытие духовной любви, любви, которая уникальна по отношению только к нему, ибо, когда похоть удовлетворена, то женщина обращается к Максу, испытанному, родному, привычному, надёжному, связанному с ней общими интересами и пр. Получалось, что похоть – это универсальная составляющая любви, а индивидуальная составляющая – это то, что остаётся после удовлетворения похоти. Вот почему похоть – это демократическая, общедоступная и постоянная категория, тогда как любовь – лишь временная и для избранных, но что вовсе не является привилегией, ибо «любить иных – тяжёлый крест
[45]».
