Лавки модисток неожиданно закрывались при их приближении. Продавщица в кондитерской говорила только по-французски и не понимала Миртл, что не мешало ей прекрасно изъясняться с остальными. В маленькой аптеке было так много клиентов, что Сандерли так и не дождались, пока их обслужат.
— Пожалуйста, поедем домой, — тихо взмолилась Фейт, интуитивно чувствуя непрекращающийся град насмешливых взглядов.
— Фейт, ну что ты вечно ноешь? — прошипела Миртл с раскрасневшимся лицом.
В этот момент Фейт почти ненавидела свою мать, и дело было вовсе не в отказе Миртл прекратить пытку унижением — дело было в вопиющей несправедливости ее упрека. Фейт никогда не позволяла себе жаловаться или что-то требовать. С горечью она осознала, что ей каждый день приходится молча переносить обиды. Обвинение в том, что она ноет, было настолько несправедливым, что у нее закружилась голова.
По мере того как они продолжали путь, глаза Миртл стали проясняться.
— Мы отправимся в церковь, — объявила она. — Я говорила мистеру Клэю, что мы, возможно, зайдем, чтобы арендовать скамью.
Коляска отвезла их на вершину холма, и они спешились около маленькой церквушки, но в ней никого не было, так что Миртл направилась к жилищу священника — невысокому сгорбившемуся строению, грозившему обрушиться под тяжестью кустов жимолости. В самом большом окне была выставлена на всеобщее обозрение коллекция фотографий, частично раскрашенных. Из-за этого дом подозрительно напоминал магазин. Фейт предположила, что Клэй немного подрабатывает с помощью своего «хобби».
Когда они подошли ближе, Клэй открыл дверь и чрезвычайно удивился их приходу.
— Я… миссис Сандерли… мисс Сандерли… — Он оглянулся, как будто в поисках подкрепления. — Желаете… пожалуйста, входите. — Фейт не могла не заметить, что Клэй был растерян. — И… это мой сын Пол.
Мальчик лет четырнадцати вышел вперед и учтиво забрал у них накидки и шляпки. Именно его Фейт видела рядом с Клэем на раскопках. У смуглого и худого, как и его отец, Пола был подвижный рот, и Фейт подумала, что он легко может сложиться в гневную или сердитую гримасу при других обстоятельствах.
— Прошу, садитесь, — сказал Клэй. — Чем могу быть полезен вам, леди?
— Что ж, я зашла, чтобы договориться об аренде скамьи для моей семьи, — начала Миртл, — но… откровенно говоря, мистер Клэй, еще я надеялась увидеть хотя бы одно дружелюбное лицо. — Она сказала это с надломом, большие голубые глаза ее при этом трогательно засияли. — Сегодня утром с нами плохо обошлись в городе, и я… может быть, это покажется вам глупостью, но я не знаю почему. Пожалуйста, будьте честны со мной, мистер Клэй. Я сделала что-то ужасное и всех обидела?
Фейт вонзила ногти в ладони. На улице Миртл командовала ею, как типичный солдафон, а теперь, в обществе джентльмена, внезапно превратилась в дрожащего олененка.
— О, миссис Сандерли, вам наверняка показалось! — Клэй растаял. Мужчины всегда таяли от такого обращения.
— Все дело в том жутком происшествии с бедным мальчиком, который пострадал на нашей территории? — спросила Миртл.
— Это… сыграло не в вашу пользу, миссис Сандерли. Но мой сын Пол говорит, что бедняга чувствует себя лучше, чем ожидалось.
— Скорее всего, ногу ему не отрежут, — бесцеремонно вмешался Пол, серьезно посмотрев на дам широко расставленными карими глазами. Он был ровесником пострадавшего мальчика, и Фейт подумала, что они, возможно, друзья.
— Но главная причина… — Клэй резко замолчал и неуверенно взглянул на Фейт.
Миртл поняла его замешательство и тотчас обратилась к Фейт:
— Фейт, не хочешь взглянуть на фотографии мистера Клэя?
— И правда! — Клэй ухватился за эту идею. — Пол тебе все покажет.
Фейт позволила Полу, по-прежнему хранившему каменное выражение лица, проводить ее в дальний конец помещения. На полках и камине было расставлено множество фотографий людей в застывших позах, большинство размером не больше ладони.
— Вот это непростая фотография. — Пол указал на снимок, где двое мужчин смотрели друг на друга. Один сидел и играл на виолончели, а второй в костюме дирижера стоял, взмахнув палочкой. Приглядевшись, Фейт поняла, что музыканты похожи как две капли воды. — Одного и того же мужчину сфотографировали два раза. Ты ни за что не найдешь место склейки.
Фейт обратила внимание на другую фотографию. На переднем плане сидел малыш максимум двух лет от роду, а за его спиной нависала фигура человека, закутанного в черную ткань, почти неразличимую на темном фоне.
— Иногда маленькие дети капризничают или плачут во время съемки, и это портит фотографию. — Пол указал на темную фигуру. — Но когда рядом мы сажаем мать, даже спрятанную под тканью, они перестают бояться.
Бросив взгляд в противоположную часть комнаты, Фейт увидела, как Клэй протянул Миртл газету и указал на какой-то заголовок. Миртл начала читать. Газета в ее руках задрожала. «Информер». На самом деле Фейт и так уже догадалась, почему от них все отшатнулись. Скандал вокруг ее отца добрался до Вейна и перестал быть для кого-либо секретом.
— Может быть, тебя заинтересует вот это.
Пол прервал ее размышления, кивнув в сторону деревянной коробочки с двумя окулярами. Фейт сразу же опознала стереоскоп — хитрый прибор, который показывал каждому глазу немного другую картинку, поэтому она казалась трехмерной. Девочка задумчиво поднесла его к лицу и всмотрелась. Когда ее взгляд сфокусировался, она ужаснулась. Фотография запечатлела сцену убийства в переулке: преступник занес клинок над телом окровавленной женщины. От солнечного сплетения до низа живота тянулась длинная рана.
Дрожащей рукой Фейт медленно опустила стереоскоп. До нынешнего дня все, что она видела, — это экзотические пейзажи и причудливые картинки с феями, что посылают детям сладкие сны. Такое жуткое изображение не следовало показывать леди.
Пол встретил ее взгляд холодно и невозмутимо. Он и правда сердился, сейчас Фейт была в этом уверена, — сердился на семейство Сандерли из-за того, что его друг пострадал. Вот почему он решил отыграться на самой легкой мишени — скучной, аккуратной, стеснительной дочери преподобного. Это было жестоко, опрометчиво и глупо, и он знал, что ему попадет. Его глаза бросали ей вызов, подталкивая нажаловаться.
Внезапно Фейт тоже разозлилась. Ее стали бесить Вейн, этот нелепый капкан, мать, унижения и перешептывания, секреты и ложь. А больше всего ее бесило, что, если она вскрикнет, убежит или еще каким-то образом доставит Полу неприятности, это будет значить, что он победил. Она подтвердит, что он был прав — что она действительно скучная, аккуратная, стеснительная дочь Сандерли, и не более того. Поэтому она не стала делать ничего из перечисленного, а вместо этого улыбнулась.
— Однажды я помогала отцу с чучелом игуаны, — тихо произнесла она. — Нам пришлось сделать такой же разрез, чтобы извлечь внутренности.
Секунды убегали, каждая длиной в вечность. Правила трещали по швам. Трудно было понять, потрясли ли Пола ее слова, но он какое-то время молчал.
