Не только Вулф страстно любил Германию, но и она его. Роман «Взгляни на дом свой, ангел» был переведен на немецкий и опубликован в Германии в 1933 году, и, хотя Том не знал об этом, в Германии его появления ждали с огромным нетерпением.
«Говорят, что однажды утром лорд Байрон проснулся знаменитым, когда ему было всего двадцать четыре, – написал Томас Вулф Максу Перкинсу 23 мая 1935 года. – Что ж, я приехал в Берлин однажды ночью, и мне было тридцать четыре, я проснулся на следующее утро и отправился в American Express – и теперь я знаменит в Берлине вот уже две недели».
Ему писали, звонили и слали телеграммы самые разные люди: немецкие журналисты, издатели и дипломаты. Две недели Вулф встречался с толпами поклонников, посещал вечеринки и давал интервью.
Но, как он сказал Максу, есть несколько «неприятных вещей» в Германии, которыми он хотел бы поделиться. За песнями, танцами и смехом мирных деревень он слышал топот армейских сапог и грохот военных грузовиков. Этот диссонанс пугал его, националистический пыл заставил его задуматься об Америке. Все это обновило в Томе чувство гордости и веры в собственную страну и себя самого. Он снова написал Перкинсу из Берлина:
«Чувствую, как жизнь и энергия кипят во мне; и действительно дома у меня были удача и успех; теперь я знаю, что могу вернуться и одолеть все, а также справиться со всем, за что когда-либо брался, и определенно могу удивить критиков и публику, у которых к этому времени уже сложилось какое-то мнение обо мне. И я думаю, у меня есть парочка сюрпризов и для вас».
Вулф умолял Перкинса не торопиться с книгой рассказов, которую редактор хотел выпустить и для которой попросил придумать название.
«Я могу сделать кое-что, чтобы значительно улучшить ее, – заверял он Макса. – И если бы вы только могли дождаться меня, я сделаю все, и мы получим прекрасный сборник рассказов, непохожий ни на какой другой».
Но, как это бывало и раньше, Вулф отвлекся и жил уже другой книгой и другими персонажами. Она собиралась и разрасталась в нем, как гроза, и он признался Перкинсу:
«Я чувствую, что, если у меня и есть шанс сделать что-то хорошее до сорока, этим точно должна стать новая книга».
Том замкнулся еще больше, чем прежде. По мере погружения в новую работу он хотел улучшить и свои отношения с Максом.
«На этот раз я уйду в себя глубже, чем когда бы то ни было», – клялся он Перкинсу, настаивая, что «и вы должны попытаться помочь мне в этом всеми доступными способами».
В середине этого планирования Вулф получил письмо от некоего Генри Вейнбергера, адвоката-консультанта. Он представлял интересы Мадлен Бойд, которая требовала свои агентские комиссионные за роман «О времени и о реке» – так же, как и за все последующие книги Вулфа. Это был гром среди ясного неба.
«Это было как раз то, чего, как ты говорил, “никогда не случится”, то, “на что она никогда не осмелится”, потому что знала, что была раздавлена своей непорядочностью, – писал Том Перкинсу, вспоминая о сцене в офисе Перкинса пару лет назад. – И вот – она сделала это, как я тебе и говорил, потому что мы позволили себя одурачить, были слишком добросердечны и слабы, называй как угодно».
Вулф считал, что они должны были вынудить «вора подписать признание о краже, пока он рыдал, страдал и всхлипывал в презренном страхе перед возможным открытием и последствиями его преступления».
Все официальные дела зависли в ожидании возвращения Вулфа, но Перкинс переслал ему приглашение стать особым гостем на писательской конференции в Колорадо в июле. Организаторы обещали заплатить Вулфу двести пятьдесят долларов за десять дней дискуссий и обсуждений за круглым столом в компании молодых писателей-студентов. В надежде, что это заманит Вулфа домой и заставит его закончить сборник рассказов, Макс попросил Тома отправить телеграмму с ответом и предположительной датой его возвращения. Три дня спустя Вулф телеграфировал:
«ПРИГЛАШЕНИЕ ОТ КОЛОРАДО ПРИНИМАЮ. ВЕРНУСЬ В НАЧАЛЕ ИЮНЯ. ЗАГОЛОВКА ДЛЯ РАССКАЗОВ ПОКА НЕТ… ЖДИТЕ МЕНЯ».
Макс не мог больше ждать. Прошло полгода с тех пор, как Элин Бернштайн высказала свои страхи относительно того, что Вулф может написать о ней. Теперь они превратились в одержимость, а она снова стала истеричной. Однажды она внезапно явилась к Максу, требуя справедливости, и ее крики были слышны далеко за пределами его кабинета. На следующий день она уже лучше контролировала себя, но ее чувства еще бурлили.
«Хотелось бы мне показать вам мою лучшую сторону – ту, которую так любят мои друзья, – написала миссис Бернштайн Перкинсу. – Мне нелегко быть такой жесткой, и мне пришлось заставить себя, чтобы высказать все, что у меня на уме».
Как она объясняла, это не было игрой в месть.
«Я все еще люблю Тома и не желаю ему зла, я требую все это исключительно ради моей семьи. И я искренне верю, что моя любовь к Тому и его любовь ко мне, пока она длилась, – это не то, что следует выносить на всеобщее обозрение. Также я не думаю, что он имеет право использовать в качестве материала то, что я дала ему, с тех пор как он решил порвать между нами все связи. Я ничего не знаю об издательском бизнесе, – писала она Перкинсу. – И я не знаю, сами ли вы принимаете все решения в вашей компании. Если нет, я хотела бы знать, есть ли какой-нибудь комитет или просто кто-то, кто согласился бы разделить с вами эту ответственность. Я хочу заявить о своем деле, хотя у меня почти нет надежды, что кто-то поможет мне посреди этой юдоли слез и примет решение, которое будет противоречить его собственным интересам.
Наступил момент, когда нужно буквально выбрать между добром и злом. Я знаю, как сложно переплетение долга и дружбы, которое и привязывает нас к жизни, как сложно отношение человека к самому себе. Не важно, кто издаст эту книгу – вы или кто-то другой, но именно вам предстоит принять решение – уничтожить семью и человечность или не уничтожать».
Теперь Элин как никогда была уверена в том, что именно Перкинс сломал ей жизнь и что именно он убедил Тома порвать с ней. Несколько дней спустя она написала ему еще раз:
«Я надеюсь, что вы больше никогда не будете брать на себя роль Провидения».
Перкинс сделал все возможное, чтобы хоть как-то оздоровить ситуацию. Он не позволил миссис Бернштайн думать, что как-то вмешивается в ее жизнь, и написал ей:
«Я не вмешиваюсь в личные дела. Да и никто, кто прожил хоть сколько-нибудь, ни за что не рискнет вмешиваться в ситуацию такого рода. Я, безусловно, хотел бы сделать что-нибудь, что могло бы помочь вам, – настолько, насколько я могу, учитывая различные обязательства, которые также обязан исполнять, даже если они доставляют мне неудобства».
Миссис Бернштайн решила воспользоваться советом Перкинса и попыталась обратиться к Вулфу в письме, которое отправила с помощью Макса.
Насколько Перкинс мог предполагать, Вулф должен был вернуться в Америку ко Дню независимости. Всю ту неделю, что Вулф провел на борту корабля, Макс переживал насчет его недавней переписки с миссис Бернштайн. Не так давно она упоминала пистолет, хотя редактор и не знал, на кого она собирается его направить – на него самого, на Тома или на себя.
