Осенью 1935 года Скотт Фицджеральд провалился в самые сложные за последнее время проблемы. Все началось с того, что Эдвин Балмер из журнала «Redbook» потерял интерес к «Филиппу, князю тьмы» после того, как напечатал третью часть. Скотт крепко увяз в долгах, а затем еще и заболел, так что заниматься работой совершенно не мог. Он тосковал в течение нескольких недель. Перкинс получал от него только телеграммы и краткие просьбы прислать денег.
«Я знаю, что он болен и нуждается, – писал Перкинс Хемингуэю. – Но, возможно, эта болезнь – следствие его старой ипохондрии».
Той зимой Фицджеральд выплеснул свою тоску в длинной статье под названием «Крушение».
[195] Она вышла тремя частями в ежемесячных выпусках «Esquire».
«У меня возникло внезапное инстинктивное чувство, что мне нужно остаться одному… Я вдруг увидел, что даже моя любовь к тем, кто был ко мне ближе всего, превратилась в попытку любить и что мои привычные отношения – с редактором, продавцом сигарет, ребенком – были всего лишь тем, что я помнил, что должен делать, потому что делал раньше».
Перкинс не знал, что делать со статьей Фицджеральда. У него была запланирована встреча с доктором в Балтиморе, и он решил нанести визит Скотту – как раз, чтобы увидеть его в постели с гриппом, хрипящего и хватающего ртом воздух.
«Я увиделся со Скоттом, но это не принесло ничего хорошего, скорее наоборот, – написал Перкинс Хемингуэю после визита. – С ним невозможно было разговаривать, и в конце концов я позволил ему заснуть. Если это можно назвать сном».
Странно, но депрессивная статья Фицджеральда в «Esquire» доказала Перкинсу, что его случай не безнадежен. Он объяснил это Хемингуэю:
«Никто не стал бы писать такую статью, если бы она была чистой правдой. Я сомневаюсь, что ее мог бы написать безнадежный человек или человек, уверенный, что потерпел окончательное поражение. Как мне кажется, человек в такой ситуации вообще не стал бы ничего говорить, как и тот, кто решил совершить самоубийство, никогда и никому об этом не скажет. Поэтому я и подумал, что, когда Скотт писал статью, в глубине души верил, что все для него может измениться. Он, возможно, потерял ту страсть к писательству, что была у него раньше, но он настолько прекрасный мастер своего дела, что определенно мог бы исправиться, если бы был способен контролировать себя и примириться со своей жизнью».
Перкинс был согласен с предположением епископа Джона Пила, что Скотта может спасти только возврат в лоно католической церкви.
«Я знаю и всегда знал с ранних его произведений, что в нем присутствует сильное исконное влечение к этому», – писал Макс Эрнесту. Публичное признание Фицджеральда в духовном кризисе заставило Перкинса предположить, что в будущем их ждет именно это заявление.
Отчаянно нуждаясь в деньгах, Фицджеральд провел весну за набросками для «Esquire» и некоторым количеством мимолетных рассказов для «Post».
В этом году его доход упал до десяти тысяч долларов – самой низкой отметки со времен публикации «По эту сторону рая».
По мнению Хемингуэя, отрывки из «Крушения» были жалкими. Он сказал, что люди часто проваливаются в пустоту и что они должны выходить из этого состояния с боем, а не ныть на публику. Он писал Скотту несколько раз, пытаясь его поддержать, но вскоре понял, что тот испытывает определенную гордость от своего «бесстыдства поражения». С первой встречи с Френсисом Скоттом Фицджеральдом, говорил Хемингуэй, он не переставал думать, что мужчину, ушедшего на войну и тоскующего по дому, могут расстрелять за трусость.
Хемингуэй был убежден, что все проблемы Скотт создает сам. Фицджеральда сгубила страстная любовь к юности и то, что он прыгнул из детства в старость, так и не пережив мужество.
В это же время Хемингуэй совершил один из своих нечастых визитов в Нью-Йорк. Он беспокоился о том, как примут «Зеленые холмы Африки», и на это были причины. По мере того как разрастался фашизм в Европе в тридцатые годы, левые «публицисты», как предпочитали называть себя многие американские критики, стали утверждать, что главная роль литературы – исправление социальных проблем в мире. И они были недовольны, что Хемингуэй, чей голос был одним из самых узнаваемых в Америке, не присоединился к ним в этом. Он не примыкал ни к одной из групп и был предан только своему творчеству. Репутация у него была прекрасная, говорил он Перкинсу; Андре Жид, Ромен Роллан и Андре Мальро, отмечал он, недавно пригласили его на международный писательский конгресс, но Хемингуэя не проведешь – критики уже наточили ножи. Хотя писатель и сомневался, что с ним покончат в ближайшее время.
– Старик довольно крепок, – заверил он Перкинса. Перкинс получил от Эрнеста подписанные гранки «Зеленых холмов Африки» в конце августа 1935 года. Редактор полагал, что они в полном порядке, если не считать небольшого выпада в сторону Гертруды Стайн, который вставил Эрнест.
«Я думаю, не стоит называть старушку сукой», – написал Перкинс Хемингуэю, косвенно намекая, что это Гертруда. Хемингуэй указал, что не называл мисс Стайн по имени и что нет никаких доказательств, что речь о ней. Кроме того, он спросил Макса, чем заменить слово «сука»? Определенно не «шлюхой». Хемингуэй предложил заменить его существительным «дрянь» или «лесбиянка», но если кого и называть сукой, то точно Гертруду Стайн. Он не понимал, почему Перкинс так хлопочет, разве что слово просто даст критикам еще одну возможность «проблеваться на этот счет».
В «Зеленых холмах Африки» Хемингуэй подчеркивал, что писатели, которые читают мнения критиков, уничтожают сами себя. Если уж они верят критикам, когда те называют их великими, значит должны верить и тогда, когда те считают, что они отбросы и теряют уверенность. В настоящий момент у нас есть два прекрасных писателя, которые просто не могут писать, потому что потеряли уверенность, читая критиков. Если они просто пишут, то написанное ими иногда может оказаться хорошим, а иногда и довольно плохим, но хорошее все равно восторжествует. Если же они читают критиков, то просто обязаны создать шедевр. Потому что критики считают, что они пишут шедевры. Хотя это, конечно же, вовсе не шедевры. Это просто неплохие книги. И в итоге они теряют всякую способность писать.
Обсуждая с Перкинсом ситуацию со Скоттом Фицджеральдом и Томасом Вулфом, Хемингуэй использовал почти те же выражения.
В конце концов Эрнест совершил то, что, по его словам, было жестом примирения, и изменил свой отзыв о Гертруде Стайн, назвав ее просто женщиной. Он был уверен, что ее это взбесит сильнее всего, зато порадует Перкинса. Макс ожидал, что критики воспримут «Зеленые холмы Африки» прохладно, но не устроят вендетту, которую предсказывал Хемингуэй.
