Двадцать седьмого февраля Перкинс попрощался с Хемингуэем, Эваном Шипмэном
[221] и тореро Сидни Франклином
[222] и посадил их на корабль, идущий во Францию.
«Надеюсь, они не попадут там в переделку. Выглядели они все кровожадно», – написал редактор Скотту Фицджеральду.
Марта Геллхорн встретилась с Хемингуэем в Мадриде месяц спустя. После шести недель в Испании Эрнест уехал в Париж, прихватив рукопись. Затем он отправился на Бимини, чтобы перечитать роман. Там же он встретился с детьми и Паулиной. Несколько недель спустя он вернулся в Нью-Йорк, так как планировал произнести речь на Втором конгрессе американских писателей в Карнегихолле. Марта сидела рядом с ним во время предшествующих речей. Возможно, новый политический тон, который он продемонстрировал в своем выступлении, был результатом ее влияния.
– По-настоящему хорошие писатели всегда вознаграждаются в рамках того правительства, которое поддерживают, – сказал он собравшимся писателям. – И есть только одна система, которая не способна родить хороших писателей, и это – фашизм. Фашизм говорит ложью и пулями. Писатель, который не желает лгать, не сможет жить и творить при фашизме.
Во время пребывания в Нью-Йорке Хемингуэй остановился в доме у Перкинсов. Прямо перед приездом кто-то сказал ему, что Скотт Фицджеральд тоже в городе. Луиза, которая никогда особо не восхищалась Хемингуэем, после визита писателя стала о нем еще худшего мнения. Ее оскорбляло то, что он воспринимает свои отношения с редактором как должное.
«К нам приезжал Эрнест Хемингуэй, – позже написала она Элизабет Леммон. – Едва взглянул на Макса, рявкнул: “Где телефон? Мне нужно перемолвиться со Скоттом. Он единственный человек во всей Америке, с кем стоит разговаривать!”» Но Эрнест все же нашел время для беседы с Максом наедине. Он высказал редактору сомнения насчет нового романа. Он боялся, что тот слишком мал, чтобы выступать как самостоятельная книга, и предложил дополнить его рассказами и сделать полноценное издание. Он обещал доставить рукопись Максу для оценки к 5 июля.
Во время путешествия на юг у Хемингуэя было время все обдумать. Он считал, что мог бы создать нечто совершенно новое – «живой омнибус». Книга под общим названием «Иметь и не иметь» могла бы включать «Гарри Моргана», его роман на пятьдесят тысяч, три свежих рассказа, статью об урагане 1935 года под названием «Кто убил ветеранов войны во Флориде?». Он предполагал, что Перкинс мог бы представить это как единую работу, которая стоила бы денег его читателей.
Большая часть работы, связанная со сборкой, перекладывалась на плечи Перкинса, так как в течение следующих нескольких месяцев ситуация в Испании должна была обостриться. Надвигались кровавые события, и Хемингуэй хотел быть в самой их гуще.
Не прошло и нескольких дней, как Перкинс получил копию речи Эрнеста на съезде. Она заставила его засомневаться в целесообразности выпуска «омнибуса».
«Я думаю, что, если мы включим в книгу речь просто потому, что она есть, появится ощущение сумбура», – писал он Хемингуэю. Перкинс сообщил, что предпочел бы оставить речь в стороне, хотя и он продолжает взвешивать все достоинства такого попурри.
Хемингуэй вернулся в Нью-Йорк в первую неделю июля, и у Перкинса появилась возможность прочитать «Гарри Моргана». Он объявил произведение «очень хорошим и вдохновляющим», но большую часть критики решил опустить. Он был рад, что Хемингуэй вернулся к остросюжетной прозе.
«Это жесткая история, полная насилия, и венчается она великой скорбью, – написал Перкинс другу Хемингуэя Вальдо Пирсу. – Вам понравится “Гарри Морган”, пусть он и плохой человек – хотя, возможно, поэтому и понравится».
Риторика Хемингуэя была тверда как никогда: «“Как бы то ни было, если ты один, у тебя нет ни единого гребаного шанса”, – выплюнул Гарри Морган перед тем, как умереть».
Но Перкинс считал, что персонажи – это нечто большее, чем просто движущиеся картинки. Он продолжал считать Моргана «типом». Хемингуэю он пока что ничего не говорил. Однажды он признался своей дочери Джеймс:
– Когда тебе есть что предложить Эрнесту Хемингуэю, нужно дождаться подходящего момента!
Макс знал, что в это время Хемингуэй нуждался в безусловной поддержке сильнее, чем в конструктивной критике. И именно это и дал ему.
К концу июля Перкинс разобрался с большей частью проблем новой книги. Планировали представить ее как сборник рассказов, а не роман. Но в конце концов автор настоял на том, чтобы издать ее как роман, без малой прозы, под заголовком «Иметь и не иметь».
«Для наших списков книга более чем удовлетворительна!» – с энтузиазмом рекомендовал ее Перкинс в письме Джонатану Кейпу в Англию. И как только произведение отправилось в типографию, Перкинс, беседуя с автором за чаем в своем доме в Нью-Йорке, высказал некоторые замечания на его счет. Все, чего хотел редактор, – это чтобы Хемингуэй принял их к сведению, чтобы они пригодились при написании будущих работ. Но Эрнест все еще не был настроен воспринимать критику. Когда он достаточно наслушался, хлопнул ладонью по журнальному столу и заявил:
– Черт подери, тогда пусть ее напишет для тебя Томас Вулф!
Вслед за Перкинсом практически все критики расценили роман «Иметь и не иметь» как захватывающий и живой, но были довольно сдержаны в похвалах.
Текст был на грани самопародии. В эссе, написанном несколько лет спустя, Эдмунд Уилсон сказал:
«Тогда героическая легенда о Хемингуэе вторглась в его творчество, подожгла и раздула его символизм, произведя на свет невероятный гибрид – наполовину типичного для Хемингуэя героя, наполовину чудо природы».
И хотя Макс признавался в этом редко и неохотно, эти слова точно отражали его собственные мысли.
