Фицджеральд хотел знать, как обстоят дела у его приятелей – писателей из Scribners. Он просил Перкинса рассказать о Хемингуэе и Вулфе и обо всех новичках. Лучшей из рассказанных Максом стала история о Марсии Девенпорт и ее первом за пять лет романе «О Лене Гейер».
[225]
Большинство книг успешны либо сразу, либо никогда – продажи редко выносят книгу за пределы года выхода. Без положительных отзывов истории миссис Девенпорт о великой диве понадобилось много месяцев, чтобы преодолеть отметку в десять тысяч проданных экземпляров. А затем – по непонятным причинам – продажи пошли вверх. Очень быстро удалось продать еще десять тысяч, и продажи продолжали расти. Ни редактор, ни даже автор не считали «О Лене Гейер» серьезным романом. Когда Перкинс впервые прочитал «Моцарта», ему стало ясно, что Марсия вполне может писать художественную прозу. И он рассматривал «О Лене Гейер» как необходимую ступень в развитии миссис Девенпорт как автора.
Но даже с поддержкой Перкинса миссис Девенпорт понимала (и упоминала в своих мемуарах «Слишком сильная для фантазий»), что, в отличие от такого писателя, как Томас Вулф, «меня больше мотивировала необходимость писать о том, что я знаю, а не о том, кем была». Марсия встретилась с Вулфом на борту корабля после того, как закончила «О Лене Гейер», а Том возвращался в Америку из Мюнхена, где проходили Олимпийские игры. Они были, возможно, самой невообразимой парой среди всех писателей Перкинса – как внешне, так и с точки зрения манер и мировоззрения. Миссис Девенпорт – миниатюрная, утонченная космополитка. Вулф как дикий буйвол, громкий и навязчивый. Они отправились в бар, где Вулф заказал им выпить и начал разговор. Пять часов спустя они все еще сидели там и Вулф все не умолкал.
«Говорил он о себе. Всегда только о себе», – вспоминала миссис Девенпорт. Она не могла точно вспомнить, о чем именно, «но целью его было убедить меня, что он не был, как считал весь литературный мир, творением Макса Перкинса».
– Я собираюсь показать им, что могу писать и без Макса. Я брошу Макса и найду другого редактора. Я брошу Scribners, – твердил он миссис Девенпорт.
– А как же посвящение из вашей последней книги? – спрашивала она. – Неужели вы такой лицемер?
Вулф проигнорировал замечание и продолжил жаловаться на то, что Перкинс выкинул из книги лучшее из когда-либо им написанного. Снова и снова он повторял, что ему нужно уйти из Scribners, пока Марсия с этим не смирилась.
– По-моему, вы крыса, – сказала она. – Неблагодарная и вероломная. Это посвящение просто омерзительно теперь. Оно не подразумевало никакой преданности Максу, вы просто упивались собой. В вас нет ни преданности, ни верности. Где бы вы были без Макса и Scribners? Вы не можете посмотреть в лицо правде.
Прошло несколько месяцев, но эти обвинения продолжали гнить в сознании Вулфа.
После того как он вернулся из Нового Орлеана в Нью-Йорк, после обмена долгими письмами, у Тома и Макса возникло такое чувство, будто их дружбе нанесли рану. Но Вулф все так же проходил несколько кварталов к дому Перкинсов, как если бы все было улажено. Он написал Гамильтону Бассо, еще одному автору Перкинса, в апреле 1937 года:
«Да, теперь у нас с Максом все в порядке. Я думаю, так всегда и было, несмотря ни на что. Периодически я вступаю в битву из шестидесяти раундов с самим собой, полную падений и подъемов, но я думаю, Макс это понимает».
Том воевал с самим собой, но верил, что в конце концов выберется из этого состояния, потому что, как он где-то вычитал, «известно, что ни один писатель не повесится, пока ему нужно написать хотя бы еще одну главу».
Покой длился недолго. Однажды, в том же апреле, Вулф поздно вечером позвонил Перкинсу и сообщил, что его друг из Чапел-Хилла приехал в город с женой. Другом оказался Джонатан Дэниелс,
[226] редактор «Raleigh News & Observer», который вскоре стал помощником Рузвельта. Том спросил, не согласятся ли Макс и Луиза присоединиться за ужином к Дэниелсам и нескольким другим людям, среди которых будет и Нобл Каскарт,
[227] издатель «Saturday Review of Literature». Перкинсы согласились, и Луиза настояла, чтобы все собрались у них дома на коктейль. Когда Макс пригласил почетных гостей Тома, Дэниелс отпустил пошлую банальность, мол, думал, будто у Максвелла Перкинса должна быть длинная белая борода. И с той минуты Перкинс считал его «нахалом». Вечеринка по случаю ужина в Cherio’s началась на праздничной ноте. Вулф был на коне, пока дама, которая пришла вместе с Каскартом и целый час не отрывала взгляда от Тома, внезапно подскочила и выпалила:
– О, а я вас знаю! Я читала статью о вас в «Saturday Review». Ее написал Бернард Де Вото.
Перкинс заволновался. Он знал: это худшее, что она могла сказать, ведь статья все еще приводила Тома в бешенство.
Макс наблюдал за тем, как у Вулфа натягиваются нервы и сам он все больше погружается в молчание. А затем Дэниелс принялся вслух рассуждать, почему «Scribner’s Magazine» – единственный журнал, в котором публикуется Вулф. Он спросил Перкинса, что не так со «Scribner’s Magazine», подразумевая, в шутку конечно, что журнал должен бы быть и получше.
«Для Тома это означало сомнение в его способностях. Это выглядело так, будто публикация его творчества – плохая идея», – позже говорил об этом Макс.
В течение следующего получаса Том стал очень язвительным и подкусывал всех, кто был за столом. Гости относились к этому очень легко, но лицо Вулфа становилось все бледнее, как случалось тогда, когда он выпивал слишком много. Макс много раз видел это его состояние, чтобы понять, что «все его сомнения и страхи забурлили в его сознании и он жаждал крови».
А затем какой-то мужчина, который ужинал с женщиной в противоположном углу ресторана, зигзагами приблизился к ним и пробормотал что-то Вулфу дружелюбным пьяным голосом. Предчувствуя опасность, Макс подошел к той женщине и посоветовал ей вернуть своего спутника за стол. К тому времени как Макс вернулся за свой, все, за исключением Вулфа, встали, так как поняли, какой оборот приняло дело, и потихоньку выскользнули за дверь. Том выплеснул всю свою злость на Перкинса. Сам Черио в тревоге застыл неподалеку.
Перкинс был не в силах слушать то, что говорил ему Вулф, но, стоя там, рядом с мужчиной шести с половиной футов ростом, размахивающим руками, точно бейсбольный питчер, он кое-что понял.
