Брукс уверял, что последовал за Перкинсом в Гарвард из Плейнфилда, потому что «был рожден писателем и – это я знал всегда – Гарвард был университетом для писателей». Макс проучился там год к тому времени, как приехал Ван Вик, и сделал все, чтобы друг и земляк получил шанс познакомиться с нужными людьми. Они проводили большую часть времени в «Стилусе», литературном клубе, который Перкинс очень любил. Жили они вместе в желтом, как солома, деревянном доме по адресу Уинтроп-стрит, 41. Брукс отмечал, что в то время в Максе преобладал пуританский дух Кромвеля. Долгое время он регулярно будил Вана Вика ровно в шесть утра и вслух читал ему труды английского социолога Герберта Спенсера, одного из родоначальников эволюционизма, и других философов. Иногда он носил «профессорскую» куртку, чтобы быть похожим на профессора Уильяма Джеймса,
[41] но чаще всего предпочитал траурно-серый и черный цвета.
Макс решил изучать экономику, потому что, по словам Брукса, «ничего не хотел знать о железнодорожных тарифах и пожарно-страховой статистике». Его выбор был своего рода продолжением одного из афоризмов его деда: «Я горжусь своими успехами не в том, что мне нравится, а в том, что мне не нравится». Такого рода мышление янки, которые привыкли закаляться в трудных условиях, и заставило Макса перебраться на чердак сообщества «Стилус», где были лишь стол и койка и где он мог учиться ночи напролет. Годы спустя Перкинс понял, что «выбросил свое образование на помойку, выбрав политическую экономику, которую терпеть не мог, но которой занялся, основываясь на непонятной теории того, что это, по каким-то причинам, подходящая наука. И что бы ни дали мне курсы по литературе, которую я обожал, мне стоило подчиниться естественному ходу вещей». Макс не мог читать то, что ему нравилось. Например, ему, к большому стыду, так и не удалось познакомиться с большинством произведений Уильяма Шекспира.
За пределами «Стилуса» Макс черпал огромное вдохновение в кружке «У Коупа». Почти сорок лет преподавания профессора Коупленда
[42] его знали абсолютно все студенты Гарварда, и не важно, учились ли они на его курсе.
Коуп был неприметным человеком из Кале, штат Мэн, с очками в проволочной оправе и головой в форме луковицы, носившим дерби в холодное время года и соломенную шляпу летом. Перед тем как стать членом английского отделения в Гарварде, он успел оставить позади карьеру театрального критика, преподавателя юридического факультета, проработать семь лет в офисе газеты «Boston Post». Он не был ни мудрецом, ни интеллектуалом, но обучал других с удивительным энтузиазмом.
Анализировать сонеты ему нравилось куда меньше, чем декламировать. Зловредный протестант, способный обратиться в студень перед аудиторией любого размера, он взял Гарвард штурмом. Студенты ломились на его лекции, чтобы послушать, как он декламирует шедевры английской литературы, а также на его вежливые литературные дискуссии. Репутация Коупа была вполне заслуженной: он мог вдохнуть жизнь даже в самую бездушную классику.
Коупленд был наставником Перкинса в его первый год изучения английского, и именно подход к литературе этого молодого профессора разбудил в Максе интерес к последней. И когда Коуп начал набор на курс «English 12», Перкинс тут же подал заявку, чтобы оказаться среди 30 запланированных слушателей.
«Коуп был не из тех профессоров, которые собирают в классе толпу. Он был особенным человеком, и с каждым, кто его интересовал, у него были особенные отношения», – вспоминал Уолтер Липпманн в эпитафии, посвященной Коупленду.
«Метод его преподавания, такой, каким он отложился у меня в памяти, – говорил Липпманн, – казался мне похожим на поединок по вольной борьбе, а не на обычные лекции. Случалось так, что вас могли вызвать в его комнату в Холлис
[43] с собственной рукописью в руках. Затем вам приказывали прочитать то, что вы написали. Вскоре у вас возникало чувство, будто множество пальцев шарят по вам в темноте, пробираясь сквозь пушок и жир к костям и мышцам. Вы, конечно, могли сопротивляться, но рано или поздно он обнажал вас до самой сути. А затем сшивал ваши потрепанные останки и отправлял выполнять свое истинное предназначение».
Практически сразу, как только они с профессором Коуплендом стали друзьями, влияние преподавателя на студента постоянно росло. Именно он открыл в Максе редакторское чутье, и к четвертому курсу учебы в Гарварде Макс заслужил уважение однокашников. И, что более важно, именно Коупленд внушил ему любовь к писательству.
«Внезапно я осознал, что вы сделали больше, чем все остальные преподаватели Гарварда, вместе взятые», – годы спустя написал ему Макс.
Когда Макс учился на последнем курсе, мисс Мэри Черч, управляющая старшей школой на Бейкон-стрит в Бостоне, попросила Коупленда порекомендовать студента, который мог бы прочитать ее старшеклассникам пару лекций на тему литературной композиции. Коуп выбрал Перкинса. Одна из дюжины учениц, Марджори Мортон Принц, хорошо запомнила молодого двадцатидвухлетнего юношу, который был старше своих слушателей всего на пару лет.
