В своей книге Хайет приводил Перкинса в пример как самого «замечательного учителя», прокомментировав это тем, что многие великие писатели растратили бы свой талант попусту, если бы Перкинс не помог им «направить свою везувианскую силу».
Именно весной 1946 года Перкинс, который до этого обучал преимущественно по почте, дал согласие Кеннету Д. Маккормику, молодому редактору с Манхэттена, который читал расширенный курс издательского дела в университете Нью-Йорка, прочесть лекцию. Много лет спустя Маккормик вспоминал, что, когда пригласил Макса в качестве наставника, «пообещал ему полный класс молодых дарований и редактора это очень воодушевило». Сторер Лант, который недавно стал президентом W. W. Norton and Company,
[306] посетил эту лекцию в компании своего вице-президента и казначея Говарда Уилсона. Лант сказал, что класс сидел совершенно завороженный, и к концу вечера Сторер чувствовал, что они все, как и он сам, поверили в то, что Перкинс «был воплощением идеального издателя своего времени».
«Его речь текла спокойно, так, как будто ее написал Джеймс Джойс, и я снова и снова думал о Чарльзе Лэме.
[307] Макс Перкинс выглядел так, словно у него не было возраста», – вспоминал Лант.
Маккормик был с этим согласен.
«К концу вечера Перкинс произвел ошеломительный эффект на аудиторию. Он мягко запудрил головы всем, не сказав ни слова, чтобы как-то отполировать собственную литературную репутацию», – говорил он. В это же время на Бродвее, чуть ниже по улице, ставили «Оклахому!»,
[308] «Карусель»,
[309] «Рожденную вчера»
[310] и «Стеклянный зверинец».
[311] После лекции, когда Говард Уилсон и Сторер Лант прошли мимо театральных афиш, один из них посмотрел на другого и сказал, подразумевая Перкинса: