Скотт исправил кое-какие мелкие детали: у него было несколько вопросов касательно студенческой жизни в Гарварде, где учился его герой. Макс с легкостью заполнил пробелы, и после этого роман казался ему просто «возмутительно прекрасным». Ожидания Scribners по поводу новой книги были исключительно высоки. Даже те редакторы, которые до сих пор не одобряли стиль и манеру письма Фицджеральда, осознали, что им досталось нечто «горячее».
«Первые пробники подорвали стенографисток с четвертого этажа. В рабочем смысле, я имею в виду. Я видел, как одна из них взяла с собой несколько утвержденных страниц на ланч, потому что не могла оторваться от чтения. И это происходит со всеми, у кого есть возможность добраться до книги, не только со стенографистками», – писал Перкинс автору.
Однако в тексте Фицджеральда была одна проблема, которую редактор не мог решить. Один из друзей Энтони Пэтча, Мори Нобл, довольно резко высказывался о Библии, называя ее работой древних скептиков, единственной целью которых было обеспечить себе литературное бессмертие. Можно с уверенностью утверждать, что до этого ни один из редакторов Scribners не сталкивался в авторских рукописях с таким кощунством. Самого Перкинса это высказывание никак не задевало. Пьяные разглагольствования Мори весьма гармонировали с его характером. Но Макс опасался, что некоторые читатели посчитают, будто мнение Макса совпадает с мнением Мори, и станут выражать недовольство.
– Думаю, я точно знаю, что вы хотели этим выразить, – говорил он, – но я не думаю, что это сработает. Даже если люди и заблуждаются в чем-то, вам не остается ничего другого, кроме как уважать тех, кто высказывается с такой страстной искренностью.
Фицджеральд перешел в атаку. Он сказал, что не может себе представить, чтобы подобные замечания делались в адрес Галилея, Менкеса, Сэмюэла Батлера, Анатоля Франса, Вольтера или Шоу – братьев Скотта по реформации. «По факту, Ван Вик Брукс в “Мучительном испытании Марка Твена” критикует Клеменса за то, что многие из его высказываний были сильно смягчены по просьбе У. Дина Хоуэллса», – говорил он. Также Скотт как-то спросил Перкинса:
– Вам не кажется, что все изменения в сознании людей происходят благодаря тому, что вещи, на первый взгляд поразительные, со временем превращаются в привычные? И если бы этот конкретный эпизод не нес в себе никакой литературной ценности, я бы положился на ваш суд, но это высказывание прекрасно вписывается в сцену, это именно то, что нужно, чтобы сделать ее чем-то большим, чем просто красивая почва для неродившихся идей! – Сказав это, Фицджеральд встал до того, как Перкинс успел что-то ответить.
Ответ Перкинса Фицджеральду стал лозунгом, под которым он впоследствии работал со всеми авторами:
– Никогда не полагайтесь на мой суд. Даже в особо важных моментах. И мне было бы стыдно, если бы я смог вас заставить. Любой автор должен отвечать только за себя. Мне ненавистна сама мысль о том, что я (если принимать во внимание прозрачную позицию В. В. Б.) могу сыграть для вас ту же роль, которую У. Д. Хоуэллс сыграл для Марка Твена. Перкинс хотел, чтобы Фицджеральд понял, что недовольство не имело под собой никакого литературного основания.
«Дело касается исключительно аудитории, – писал он. – Они не сделают скидку на то, что это экспромт со стороны персонажа. Они будут видеть в этом намеренное действие со стороны Ф. Скотта Фицджеральда. Это делали и Толстой, и Шекспир, а теперь и вы, говоря голосом своего персонажа Мори, высказываете свою точку зрения. Но все было бы иначе, если бы вы все же высказывали ее как свою собственную».
Фицджеральд понял, что материал слишком легкомысленный. Он слегка обточил высказывания Мори, заменив слова «Бог» на «Господь Всемогущий», вырезав слово «похабный» и заменив «Иисусе» на «О Боже».
Пока печаталась обложка, а гранки ожидали в цеху изготовления печатных форм, Фицджеральд придумал финал для романа, который должен был, по его мнению, «оставить у читателя послевкусие всего произведения, в отличие от предыдущей версии». Кульминацией «Прекрасных и проклятых» стал момент, когда главный герой и героиня, Энтони и Глория Пэтч, одерживают победу в долгой битве за наследство. И в то же время они испытывают серьезные проблемы с алкоголем. Чтобы отметить приобретенное состояние, они отправляются в круиз по Европе, и на борту корабля Энтони говорит, что он прошел через все это, что он показал им всем, что он победил. Финал, предложенный Скоттом, выглядел так:
«Только эта утонченная небесная ирония, сумевшая привести в порядок дела многочисленных воробьиных поколений, могла в полной мере отобразить словесные ухищрения, царящие на борту “Императора”. Вне всяких сомнений, всевидящие Глаза видели Рай, видели, как Красота, нарождающаяся вновь каждые сто лет, вернулась с Земли и замерла в прихожей под порывами белого ветра и летящих звезд. Пролетая мимо, они шептали ей приветствия, и ветер ласково перебирал волосы. Она вздохнула и начала этот разговор голосом, тающим в белом ветре.
– А вот и я, – прошептал ее голос.
– Да.
– Спустя пятнадцать лет.
– Да.
Голос затих.
– Сколько безучастия, – говорил он. – Сколько невозмутимости. Разве у тебя нет сердца? А как насчет той маленькой девочки? Ее глаза утратили блеск.
Но Красота об этом забыла».
Зельде Фицджеральд не нравилась эта лирическая кода, и она раскритиковала ее так жестко, что Фицджеральд отправил Перкинсу телеграмму, чтобы узнать его мнение: «ЗЕЛЬДА СЧИТАЕТ, ЧТО КНИГА ДОЛЖНА ЗАКОНЧИТЬСЯ РЕЧЬЮ ЭНТОНИ НА КОРАБЛЕ. ОНА СЧИТАЕТ НОВУЮ КОНЦОВКУ СЛИШКОМ МОРАЛИЗАТОРСКОЙ. ДАЙТЕ МНЕ СОВЕТ И СКАЖИТЕ, СЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТО ПОСЛЕДНИМ СЛОВОМ В КНИГЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ СТАРЫЙ ФИНАЛ ИЛИ ВАМ ВСЕ ЖЕ НРАВИТСЯ НОВЫЙ. Я В ЗАМЕШАТЕЛЬСТВЕ. ОБЛОЖКА ПРЕКРАСНАЯ».
Перкинс не стал сопротивляться. «Я СОГЛАСЕН С ЗЕЛЬДОЙ», – ответил он Скотту. А затем приписал: «Я считаю, она чертовски права. Заключительные размышления Энтони – это именно та нота, на которой стоит закончить роман». И все же манера Фицджеральда в «Прекрасных и проклятых», все разумные диалоги, сюжетные повороты и события не отвечали стилистическим особенностям романа. И поэтому Макс думал, что было бы неплохо добавить в концовку нравственности. Он однажды сказал Скотту:
– Она может быть не понята простой публикой без дополнительной помощи. Например, когда я беседовал по поводу книги с одним человеком, он сказал, что Энтони высокого мнения о себе, что он выбрался из всего этого целым и невредимым и к тому же заполучил свои миллионы. Он абсолютно упустил всю иронию, заключенную в последних страницах.
И все же Макс считал, что более ясная концовка не испортит художественность текста. Он убрал предложенную Скоттом половину страницы, чтобы, таким образом, утвердить в полной мере смысл заложенной Фицджеральдом иронии.
Перкинс считал, что для широкой публики романы Фицджеральда являются скорее развлечением, а не высокой литературой, по большей части из-за легкомысленности его героев. Макс же был поражен той глубиной, которую Фицджеральд вложил в свою вторую работу.
