«У каждого из нас есть свои достоинства, моим является обостренное чувство точности в работе. Он может позволить себе провисание сюжетной линии, которого я допустить не могу, и в конце концов я должен быть окончательным судьей того, что приемлемо в подобных ситуациях. Макс, повторяю в третий раз, это ни в коем случае не вопрос лени. Это всецело вопрос самосохранения».
Четыре месяца спустя, когда Фицджеральд все еще прочесывал роман в поисках предложений, которые мог стащить у самого себя, Скотт написал Перкинсу:
«Я знаю, что несколько человек уже прочитали мою книгу пару раз, и думаю, что нет ничего, что раздражало или разочаровало бы читателя больше, чем автор, который использует одну и ту же фразу снова и снова, как будто его воображение истощилось».
Чтобы справиться с долгами, Фицджеральд вернулся к созданию коротеньких историй для «Saturday Evening Post», но после нескольких недель надорвался и слег. В своем «Отчете» он отметил: «Для меня начинаются трудные времена». Пока он приходил в себя, Томас Вулф отправил ему теплое письмо по поводу «Ночь нежна».
«Чертовски благодарен вам за ваше письмо, оно пришло в тяжелый момент и от этого стало еще приятнее. Я был рад услышать от нашего общего отца, Макса, что вы вскоре собираетесь издать новую книгу», – ответил Фицджеральд.
Но, как и в случае со сборником, осуществить это на словах было куда проще, чем на деле.
Элизабет Новелл, новый агент Вулфа, сказала:
«В издательском мире роман неизвестного писателя – это вещь, которую крайне сложно продать. Единственное, что может быть еще сложнее, – это издать автора, у которого уже был небольшой успех, но который, из-за недостатка работы, стал для читателей “бывшим”». Со времен романа «Взгляни на дом свой, ангел» главной заботой Перкинса стала карьера Вулфа. Перкинс был бессилен ускорить ее развитие, пока вторая книга не попадет в печать. Несколько месяцев Том вкручивал в книгу события своей жизни с таким фанатизмом, что Перкинс начал беспокоиться, как бы писатель не довел себя до истощения. Он также боялся, что, если Вулф продолжит работу, его книга не поместится между крышками переплета. Рукопись уже была в четыре раза больше сырой версии «Взгляни на дом свой, ангел» и в десять раз превышала любой другой роман. А Вулф к тому же добавлял по пятьдесят тысяч слов каждый месяц. И ради блага самого автора Перкинс задумался о радикальных мерах. К концу 1933 года напряжение Тома, растущее, точно гора, привело к бессоннице и ночным кошмарам, в которых писатель мучился чувством вины.
– Дальше так продолжаться не может! – повторял Макс Джону Холлу Уилоку.
Позже он сказал об этом в статье для «The Carolina Magazine»:
«Его душило все: время, его старый враг, объем и сложность материала, постоянные и не всегда приятные расспросы людей о том, как продвигается работа над новой книгой, плюс финансовое давление».
Перкинс был убежден, что Вулф на грани, и опасался, что тот может сойти с ума. Однажды, стоя в общем зале редакции, Макс, качая головой, объявил коллегам:
– Я думаю, мне нужно забрать у него эту книгу. Вулф точно помнил действия Перкинса.
«В середине декабря того года, – писал он в эссе «Истории одного романа», – издатель, который в течение всего этого жуткого периода молча наблюдал за мной, пригласил меня к себе домой и спокойно сообщил, что моя книга закончена».
Вулф также вспоминал и свою реакцию:
«Сначала я мог только ошеломленно смотреть на него, а затем с глубоким отчаянием ответил, что он ошибается, что книга все еще не закончена, что она никогда не будет закончена и что я больше не могу писать. Он ответил с той же тихой непреклонностью, что книга закончена, знаю я это или нет, а затем сказал мне отправиться в комнату и привести в порядок накопившиеся за два года материалы рукописи».
Том подчинился. Шесть дней он провел на коленях в своей квартире, окруженный горами бумаги. В ночь на четырнадцатое декабря, примерно в половине двенадцатого, Вулф приехал на встречу с Перкинсом. Он, как обычно, опоздал. Вошел в офис и водрузил на стол тяжелый пакет. Завернутый в коричневую бумагу и перетянутый бечевкой, сверток был в два фута высотой. Перкинс открыл его и обнаружил машинописный текст, около трех тысяч черновых страниц – первую часть романа. Листы различных видов бумаги не были как следует пронумерованы, так как главы писались не по порядку.
«Видит бог, все это еще было ужасно обрывочным и разрозненным, но в любом случае теперь он мог взглянуть на это и высказать свое мнение», – объяснил позже Том в письме к матери.
«Ты часто повторял, что если я дам тебе что-то, что ты сможешь взять в руки и оценить, то подключишься к работе и поможешь мне выбраться из чащи. Что ж, вот твой шанс. Я думаю, нас обоих ждет отчаянная работа, но, если ты скажешь, что эта работа стоит того и велишь мне продолжать трудиться, я думаю, не будет буквально ничего, с чем я не смог бы справиться… Но я не завидую тебе по поводу той работы, которая нам предстоит», – написал Вулф Перкинсу на следующий день. Несмотря на все рифмы и песнопения, которые Перкинс называл «дифирамбами» и которые мраморными прожилками пронзали всю рукопись, Том отмечал:
«Когда я разберусь с этим, ты увидишь множество переплетений сюжета этой книги, или, лучше сказать, когда ты разберешься с этим, так как я вынужден, к своему стыду, признать, что сейчас мне как никогда нужна твоя помощь».
Вулф говорил буквально, и Перкинс об этом знал. Несколько лет спустя в своей статье для «The Carolina Magazine» Перкинс рассказал, что лежало в корне этого задания:
«Я – человек, считавший Тома гением, а также любивший его, – был не в силах выносить его неудачи и находился почти в таком же отчаянии, как и Вулф, оттого, сколько всего предстояло сделать. Но суть в том, что если уж я и сослужил ему добрую службу – а так и было, – то она заключалась в том, что я пытался уберечь его от утраты веры в себя, потому что верил в него. Что ему действительно было нужно – это командная работа и понимание его длительного кризиса – все то, что я мог ему дать». Еще через несколько лет Макс написал Джону Терри:
«Я поклялся себе, что сделаю это, даже если это меня убьет, как и сказал Ван Вик Брукс однажды, когда я рано ушел с обеда и отправился в офис на встречу с Томом». За два дня до Рождества 1933 года Вулф привез оставшиеся страницы. Большинство из них Макс уже читал в виде небольших отрывков в течение прошедших лет. И впервые он, наконец, мог ознакомиться с ними в должной последовательности. Вулф впоследствии отметил в «Истории одного романа», что в который раз интуиция не подвела его издателя:
«Он был прав, когда сказал, что я закончил книгу. Она не была готова в том виде, который можно было бы опубликовать или прочитать. Это была даже не книга, а скелет книги, но впервые за четыре года этот скелет был наконец собран. Я был похож на тонущего человека, который на последнем издыхании и в смертельной борьбе внезапно снова чувствует землю под ногами. Мой дух воспарил с величайшим триумфом, который я когдалибо ощущал».
