«Я попытаюсь убедить себя, что вы не сможете со мной встретиться, чтобы избежать разочарования», – признался он. Накануне отъезда Перкинса Элизабет пришло в голову устроить из этого путешествия небольшой праздник, и она попросила Томаса Вулфа сопровождать своего редактора. Она угадала, где Макс с Томом будут в тот вечер, и прислала Вулфу сообщение прямо в Chatham Walk. Она пригласила их обоих в Велбурн. Том извинился: ему предстояло еще немало работы с рукописью, а время уходило. Вместо этого он предложил Элизабет ненадолго заманить Макса в Вирджинию.
«Я думаю, он очень устал, и совершенно уверен, что отпуск пойдет ему на пользу, – написал Том на следующий день и добавил: – Он работает в поте лица, проявляя неописуемую заботу и терпение в отношении моей рукописи. Я не вижу ни одного адекватного способа выразить свою благодарность, но надеюсь, что в книге найдется нечто такое, что сможет хоть в какой-то степени компенсировать его терпение и заботу».
После терапии в клинике Джона Хопкинса Перкинс навестил в Балтиморе Скотта, и они вдвоем отправились на поезде в Вашингтон.
Элизабет встретила их на машине в Джорджтауне и отвезла в Миддлбург. Макс знал Элизабет больше десяти лет, но это был его первый визит в Велбурн. На первый взгляд, город показался редактору таким, каким он его и представлял, но он пробыл там всего несколько минут. Перкинс не хотел исследовать это место – боялся, что реальность может разрушить его идеализированный образ. («Гламурная дымка тает под солнечным светом истины», – написал он десять лет спустя.) Он чувствовал себя так, словно вторгся на чужую территорию, поэтому предложил всем отправиться к мемориалам Гражданской войны. Элизабет согласилась отвезти их в Аппоматтокс. После осмотра окрестностей Макс настоял на том, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Элизабет была несколько удивлена тем, что он так быстро уезжает, но все же отвезла его на станцию в Вашингтон. Перед тем как редактор сел в холодный вагон, она предложила ему, Фицджеральду и Вулфу заехать к ней и все же задержаться на некоторое время.
«Я просто хотел поблагодарить вас за вашу огромную доброту и за то, что вы отвезли нас в Велбурн, – написал он Элизабет на следующей неделе. – Я все равно что выпил райского молока и увидел зачарованное место».
Томас Вулф написал Элизабет, что Макс «говорил об этом месте сотню раз с тех пор, как побывал там. Он твердит, что это самое лучшее место из всех, какие он только видел. Я думаю, вам почти удалось сделать из него конфедерата, я не предполагал, что это возможно». Фицджеральд же поблагодарил Перкинса за то, что тот взял его с собой и он смог погрузиться в эту «вдохновляющую, литературную атмосферу», потому что до этого он жил «в аду рутины». И все же Макс был уверен, что его авторам не следует злоупотреблять красотами Велбурна. Но вовсе не ревность была причиной. Он пытался объяснить Элизабет, что дело исключительно в профессиональном интересе, но понял, что ему очень трудно донести свою точку зрения «из-за древней как мир проблемы женщин, которые не понимают мужчин».
«Вы хотите, чтобы Том Вулф и Скотт развлекались, а я хочу, чтобы они работали, – упрекнул он Элизабет. – И то, чего я хочу от них, несоразмерно выгоднее для них самих, нежели для Scribners. Если учесть время, которое я потратил на это, и вещи, которые принес в жертву ради работы, трудно себе представить, что Scribners может окупиться за счет книги Тома. Но ради его же блага он должен ее закончить. Это отчаянно важное для него дело. Как и для Скотта. Он очень легко путает работу с пьянством. Никого другого мне бы не хотелось так расстраивать, как вас. Но, Элизабет, вы должны простить меня за Скотта и Тома. Я в самом деле знаю о вас больше, чем вы сама».
Кроме того, Том как-то сказал ей, что если она продолжит и дальше приглашать их в гости, то рано или поздно обнаружит себя в одной из их книг.
«Скотт наверняка вас как-то замаскирует, но Том напишет все как есть», – признался он.
Фицджеральд был очень разочарован, что продажи романа «Ночь нежна» остановились на отметке в пятнадцать тысяч экземпляров. Рассказы продавались хорошо, но сердце его было не с ними. Каждый раз, когда его вдохновение улетучивалось, он отправлялся на юг, в Вирджинию. В Миддлбурге он надеялся затеряться среди богачей и устроить состязание с господами писателями. Но Элизабет знала, что кувшин с водой, который Фицджеральд осушил за вечер, был заполнен вовсе не водой, а джином. Скотт привез с собой вычитанный образец сборника рассказов «Сигналы побудки», но даже не смотрел на него. Когда Элизабет заметила, что он дал одному персонажу два разных имени, он швырнул ей книгу и предложил:
– Вот, исправьте.
В свой следующий визит в Балтимор Перкинс снова встретился со Скоттом и Элизабет. Фицджеральд все еще переживал период отчаяния, и они с редактором обсудили его душевное состояние.
– Мне страшно стыдно, – признался он Перкинсу. – Но нет смысла отрицать, что это настроение накатывает, как волна.
Больше всего на Макса давила невозможность хоть как-то помочь ему. Он писал Элизабет:
«Похоже, что я не могу. Возможно, потому что у меня никогда не было таких проблем, как у него. И я не в состоянии почувствовать то, что чувствует он. Мы с ним действительно друзья, но он не считает, что я знаю о нем очень много».
Годы спустя Элизабет написала Луизе, что «Скотт протрезвел и попытался закатить вечеринку, когда Макс приехал в Балтимор, и я до сих пор не знаю, действительно ли Макс видел его насквозь, но все эти усилия заставляли Скотта двигаться дальше, и Макс принимал их за истину, что, возможно, и было истиной, потому что Макс видит истину в нем так же, как и в остальных».
Позже она поняла, насколько Макс мудр по отношению к Скотту. Перкинс знал, каким надоедливым может быть Фицджеральд, но предпочитал просто игнорировать это. Однажды ночью, в пульмановском вагоне на «Washington’s Union Station», Скотт пьяным бросился на кровать, раскинув руки, и крикнул:
– Луиза, иди ко мне!
Макс посмотрел в другую сторону.
В другой раз во время чая в отеле Plaza Скотт, снова будучи пьяным, ущипнул Зиппи Перкинс за руку и заявил:
– Мы с тобой можем подняться наверх в любое время. Она вспоминала об этом:
«Папа бросил на меня такой взгляд, что стало ясно – все мы должны пожалеть Фицджеральда, но он при этом сделал вид, что не услышал, что сказал Скотт».
Элизабет Леммон вспоминала и другой случай, при котором сам Перкинс не присутствовал:
«Скотт представил меня Арчибальду Маклишу и сказал: “А вот она раньше была подружкой Макса Перкинса”, намекая, что теперь я его подружка. Но, бога ради, кто, зная Макса Перкинса, может согласиться стать любовницей Скотта!» Фицджеральд считал Бет Леммон просто «очаровательной» и задавался вопросом, «почему, черт подери, она никогда не была замужем». Перкинс был доволен, что Скотту нравится Элизабет. («Не зови ее Бет, – сказал он как-то Фицджеральду. – Это имя ей совершенно не идет, и я всегда был против его использования».) В поезде по пути домой Макс написал ей письмо, но тут же уничтожил, потому что, как ему казалось, в нем почти не было смысла. Позже он это объяснил:
