Мы сидели в гостиной. Фан-клуб Базилио, успокоенный результатами моей проверки, уже разошелся по своим делам, а сэр Шурф остался, сказав, что пока никуда не торопится. За одно это, конечно, следовало поставить памятник его секретарю. А не сновать вокруг бедняги акулой, прикидывая, за какое подозрительное обстоятельство его ухватить.
– Ты на взводе, – заметил мой друг. – По-моему, даже для тебя чересчур.
– Естественно. Поскольку так и не напился после вчерашнего. И ничего не забыл. Зато узнал много нового и интересного. Во-первых, убить пытались не только тебя, но и Магистра Хонну. Ему, конечно, до одного места, но…
– Магистра Хонну?! Он что, приходил к тебе жаловаться?
– Не ко мне, а к Джуффину. Но действительно приходил. Решил, что нам следует знать такие новости. Заодно принес мне с ярмарки жуткий двухголовый леденец – тоже, между прочим, дополнительный стресс. Но это еще не все, дальше веселее. Джуффин говорит, что у нас есть идеальный подозреваемый: покойный Нуфлин Мони Мах. И все, представь себе, сходится! Я бы сказал, более, чем все. Кроме одного: мертвецы колдовать не могут. Джуффин ходил в Харумбу скандалить…
– Именно скандалить?
– Зная его не первый день, совершенно уверен, что таков был запасной вариант на тот случай, если надменные кейифайи не согласятся сотрудничать со следствием. Но они согласились. Сказали: «Нет, наши милые маленькие мертвецы не способны на дурные поступки». Физически неспособны, имеется в виду. И все, прощай самая убедительная в мире версия! А потом еще этот твой секретарь…
– Дался тебе мой секретарь.
– Еще как дался! Твой секретарь так прекрасен, что я ни о чем другом толком думать не могу. Видел бы ты, какими глазами он смотрел на предрассветный город с моей крыши.
– Примерно такими же глазами он постоянно смотрит во все имеющиеся в его распоряжении окна. В любое время суток, на любой высоте. Клари любит Ехо. И всегда любил. Долгие годы он совершенно точно знал, что не сможет сюда вернуться. Но все-таки смог. Во сне, но, думаю, его сновидение не менее достоверно, чем бодрствование любого из нас. Поразительная история о победе воли над обстоятельствами, очень воодушевляющая. Но ты явно хотел поговорить о чем-то другом.
– Всего лишь сказать, что секретарь у тебя отличный, но я все равно постоянно прикидываю, не может ли он иногда ненадолго просыпаться в своей пещере, чтобы прочитать это грешное Проклятие Йарра и перевернуться на другой бок… Впрочем, откуда бы у него взяться боку? Не на что там переворачиваться. Ладно. Будем считать, это у меня такая новая мания, вполне безобидная, скоро пройдет. Просто объясняю тебе, почему я на взводе: для меня невыносимо подозревать человека, к которому я испытываю такую сложную гамму сильных чувств, от восхищения до сострадания. И это только одна из множества причин. Я же, кроме всего, и по твоему поводу теперь дергаюсь: хорошо ли расколдовал? Качественно? Точно-точно навсегда? А вдруг надо было еще три раза подпрыгнуть, погрозить кулаком небу и выкрикнуть какое-нибудь ругательство, чтобы наверняка? Сам понимаю, что дурость, но когда это понимание мешало мне изводиться. При этом два стакана осского аша залпом по-прежнему недостижимы. Совершенно точно не прямо сейчас.
Думал, Шурф сейчас прочитает мне традиционную лекцию о необходимости контроля над эмоциями, напомнит о дыхательной гимнастике, осведомится, каким чудом я, такой замечательный, до сих пор жив – как всегда. И мне сразу станет легче: мало что так успокаивает, как некоторые ритуалы. Но мой друг только вздохнул:
– И не говори. Два стакана осского аша залпом – несбыточная мечта.
Надо же, а.
* * *
Шурф в конце концов меня покинул ради каких-то особо гадских дел, которые не переложишь даже на плечи совершеннейшего из секретарей. Джуффин так и не объявился; я впрочем с самого начала подозревал, что эта затея надолго. Чем больше у тебя неопытных спутников, тем выше риск вернуться с Темной Стороны не когда пожелаешь, а как повезет. Остается только надеяться, что это случится сегодня, хотя бы к ночи, а не дюжину лет спустя.
Общества остальных коллег я пока старательно избегал: делиться с ними гипотезой шефа не следовало по причине ее абсурдности, возводить напраслину на Шурфова секретаря – примерно из тех же соображений, а говорить о чем-то другом я пока был не в состоянии.
Все что я мог сделать в такой ситуации – вылезти на крышу, достать из Щели между Мирами чашку черного кофе и выпить его залпом, представляя, что случайно добыл коньяк; не то чтобы это помогло, но хотя бы рассмешило. А потом поиграть с собой в игру под названием «Как будто я тут самый умный». В смысле обдумать все, что я успел увидеть, услышать и узнать за последние дни. Порой это нелепое в моем исполнении занятие приносит неожиданный результат. Все-таки когда живешь в магическом мире, рассчитывать на чудо – вполне рациональный подход.
По крайней мере, просидев на крыше какие-то несчастные полчаса, я сообразил, что могу сделать прямо сейчас, не дожидаясь шефа. Причем не просто могу, а даже обязан. Мы знаем, что сказали Джуффину Хранители Харумбы, но когда у тебя есть уникальная возможность перепроверить информацию, грех ее упускать.
Поэтому вместо того чтобы и дальше протирать черепицу своим лоохи, я сделал тот самый единственный шаг, отделяющий меня теперь от любого места в Мире, и удобно улегся на теплом пепельно-белом песке. Закинул руки за голову, вытянул ноги и принялся ждать. Больше ничего делать не требовалось, мое присутствие тут само по себе приглашение к разговору. Очень настойчивое приглашение, что-то вроде артиллерийской пальбы.
Здесь, на берегу Ариморанского моря, давным-давно наступила ночь, но до рассвета было еще далеко, поэтому воздух пока не окрасился в розовый цвет. Пришлось довольствоваться видом усыпанного звездами зеленовато-лилового неба и шумом прибоя. Не сказать что такая уж суровая аскеза.
Потом мне на голову обрушилась груда песка, практически целая дюна. Особо приятным это переживание не назовешь, одна радость, что оно сродни наваждению и длится недолго; в любом случае, я к таким приветствиям уже привык.
На смену временно придавившей меня песчаной горе пришла другая, уже не иллюзорная тяжесть. Сперва я только сдавлено охнул, даже в глазах потемнело, а потом обнаружил, что на груди у меня сидит злющая с виду старуха с седыми кудрями до земли и азартно размахивает длинным куманским ножом. Если не знать, что изначально грозное оружие предназначалось для дробления окаменевших медовых глыб, осколками которых торгуют на всех рынках Уандука, оно может произвести довольно сильное впечатление. Впрочем, если знать, все равно производит. По крайней мере, на меня.
– Однажды я избавлю от тебя этот многострадальный Мир! – воскликнула старуха, еще раз взмахнув своим медорубом. И расхохоталась, тут же помолодев примерно на восемнадцать тысяч лет. Заодно превратилась в мужчину. Чтобы два раза не вставать.
С Иллайуни примерно та же беда, что с Друппи. В смысле он меня любит. По-своему. И выражает свою любовь – вот так.
